Эта перчатка, брошенная всей просвещенной России отсталыми, но, к несчастию, все еще имеющими силы, элементами нашей общественности, должна была быть немедленно поднята всеми теми, кто в свободе и демократизме видит все прибежище и силу для творчества и жизнедеятельности народа и общества.
Без уговора, без замысла, без организации, я бы сказал действительно стихийно, выходя даже из разных точек зрения, из разных взглядов на жизнь и борьбу за форму жизни, со всех сторон, везде и всюду, все почувствовали насущную необходимость соучаствовать в том общественном деле, которое связывалось с киевским процессом, с убийством Андрея Ющинского, с делом Бейлиса.
II.
В пути.
Когда в Петербурге я садился в поезд, я не знал, еду ли я один на процесс в Киев, или здесь кругом меня, на вокзале, в вагонах, еще находятся люди, которые почувствовали необходимость ехать туда, в этот древний город, чтобы узнать все, что там сплелось вокруг неслыханного процесса, и, узнав, так или иначе, по мере сил и возможности, откликнуться на это дело, связанное с кровавым наветом, столь же древним, как старо само христианство.
Вскоре, однако, обнаружилось, что очень многие из находившихся в этом поезде едут именно в Киев на дело Бейлиса,. Здесь ехали и стенографистки, и корреспонденты, и частные лица, имевшие и не имевшие билеты на заседание. {20} - Все равно, как-нибудь, что-нибудь будем слышать, что делается там, в зале суда!.. - говорили мне эти люди, не считавшие возможным заниматься обыденными делами в то время, когда там будет происходить тот суд, где подсудимый выступает в роли совершенно странной: только подумать, что в двадцатом веке у нас в России обвиняют человека в людоедстве!
- Нет, нельзя быть спокойным в это время! - заявил мне весьма почтенный русский обыватель, стремившийся в Киев, чтобы хоть как-нибудь да присоединиться к общей печали, к общему протесту.
Стенографистки не перестают обсуждать, как им лучше организоваться, лишь бы записать процесс как можно точней, как можно правильней...
Под Двинском наш поезд долго был задержан той ужасной катастрофой, которая совершилась в этом месте в ночь с 22 на 23 сентября.
И несмотря на то, что все были напуганы и взволнованы страшным видом ужасной катастрофы, когда одного за другим несли раненых и убитых, вытащенных из-под обломков совершенно исковерканных вагонов и столкнувшихся паровозов, несмотря на это, когда мы тронулись и снова вошли в свою обыденную колею путешественников, мы все опять и опять продолжали бесконечные разговоры об этом кошмарном деле, поднимавшем, казалось, уже совершенно отжившие легенды, сказки, сплетни и средневековые наговоры г.г. сочленов святейшей инквизиции, столь тароватых к разысканию всевозможнейших религиозных "преступников".
Многие в пути читали соответствующие книжки, делали выписки, записи... Одним словом и здесь в поезде продолжалась очевидно та подготовка к процессу, которую, как оказалось, уже давно совершали многие и многие русские люди, не желавшие примирить в своем сознании этот ужасный кошмар с уровнем нашей общерусской культуры народных масс.
Когда мы приехали, Киев уже был совершенно заполонен тем общественным возбуждением, которое всегда столь благоприятно, столь пробуждающе действует на тех, кто в обыденщине, волей или неволей, потопил все свои стремления, чаяния и ожидания.
{21}
III.
Накануне суда.
Киев, охваченный трепетом ожидания судного дня, дня дела Бейлиса, накануне суда имел какой-то смущенный, взволнованный вид.
На улицах движение больше обыкновенного... То тут, то там собираются кучки народа и везде и всюду только и разговоров, что о предстоящем процессе...
Ежедневная черносотенная газетка "Двуглавый Орел", вышедшая экстренно, усиленно предлагается прохожим... Там, конечно, собран весь букет "истинно-русской" брани, который только возможен хотя бы и для низкопробной печати, брани, направленной особенно против евреев и против тех, кто, не обращая никакого внимания на всю эту бессильную и, главное, глупую, тупоумную злостность, твердо решил высказать то мнение но этому делу, которое соответствует действительности и исторической правде.
