Вот оно, все это страшное письмо... Человека засадили за тюремную решетку; человек пишет, что больше не выдержит тюрьмы. Радуется, что его кто-то берется даром защищать... Печалится, что о нем никто не хлопочет хоть бы на поруки взяли! - Призывает городового в свидетели, что ему попросту мстят, а тут вычитали бог знает что, иди лучше сказать, дали хоть на минуту веру объяснениям письма Козаченко.
Скажите, есть ли в этом письме хоть намек на то, что утверждает Козаченко? Его нет, и никакими микроскопами такого намека нельзя отыскать. Или эта жалоба, этот вопль на свое тяжелое тюремное существованием вспомните слова: "я чувствую: я не выдержу в тюрьме!.. Я сижу безвинно, или я вор, или я убийца, каждый знает, что я честный человек" - является материалом, который послужил для того вывода, который был сделан?
Конечно, не стоило решительно никакого труда опровергнуть эти показания - и их опровергли еще на предварительном следствии, но вот вопрос, который невольно возникает у каждого беспристрастного человека:
- Почему письмо, переданное нелегально арестантом, тюремное начальство разрешило отнести своему подчиненному солдату? Почему же следственная власть остановилась только на допросе Козаченко? Почему она не разрешила ему, что называется "ломая комедию", проделать все то, что будто бы просил Бейлис, ну что ли до того момента, когда, пройдя, по его уверениям, через ряд лиц, предполагаемых соумышленников Бейлиса, - не получил бы он из еврейской больницы стрихнин для отравления "Лягушки" и "Фонарщика"? Ведь тогда бы факт, действительно, был бы установлен и виновные давно были бы на каторге...
Но этого ничего не было сделано, так как совершенно ясно, что никто этой клевете и чепухе не верил и не верит, а вместе с тем весь этот воистину негодный, материал был внесен в обвинительный акт, очевидно, для колоритности процесса...
- Но где же сам Козаченко? {84} Его вызывали свидетелем, но он не явился.
- Где же он?
- Это никому не известно...
Чем занимается теперь Козаченко, мы не знаем, во убеждены, что он где-либо спокойно здравствует и даже благодушествует среди своих близких...
- А Мендель Бейлис?
А Мендель плакал, когда разлучался с своим "другом" в тюрьме... Плакал от любви в нему...
XXXIV.
Показание Синяева.
Так как Козаченко в суд не явился, то его показания, данные на предварительном следствии, оглашались в суде.
Много заняло у суда времени чтение этих показаний Козаченко.
Как ни фантастична эта история, как ни неправдоподобно, чтобы обвиняемый "травил" бы тех, кто дает показания, устанавливающие полную его невинность, но все-таки показания этого Козаченко имели известное значение, а потому интересно было выслушать показание некоего Синяева, который знал много лет этого странного доносчика. Он знал Козаченко еще на родине.
- Дружили мы с ним, крепко дружили, - рассказывает свидетель. - Вместе гуляли, вместе знакомых имели... На ярмарках бывали... Я ничего дурного не думал о нем я, пожалуй, до сего времени так бы и думал, да вот случилось такое дело, которое развело нас навсегда...
- Ну, а теперь как вы его с читаете?
- Считаю его за плохого человека, - говорит он.
- Почему?
- Плохой он... В карман к любому залезет...
- Почему вы так думаете?
- Да потому, что он и ко мне залез...
- Как так?
- Да так... попросил у меня рубль взаймы, я говорю - возьми, только вот, рубля-то у меня нет... Три есть, разменяешь - рубль возьми себе, а два верни... Взял он три-то {85} рубля, да и был таков, сейчас скрылся... Это есть самое мошенство, - обидчиво заявляет свидетель.
Свидетель вспоминает, что, когда Козаченко приходил на завод Зайцева по поручению Бейлиса, увидев его, он принимал все меры, чтобы не встретиться с ним...
- Я предупреждал управляющего заводом господина Дубовика, что это за птица... Его всем надо опасаться... Самый последний человек. Ему ни в чем доверять нельзя...
Так отзывается об этом одном из главнейших свидетелей тот, кто знает Коэаченко давным-давно...
XXXV.
Свидетель арестант.
Вся эта козаченковская история совершенно распалась, когда суду пришлось выслушивать свидетеля арестанта, сидевшего одновременно с Козаченко в тюрьме, слышавшего все разговоры Менделя Бейлиса и присутствовавшего, когда писалось то письмо к жене Бейлиса, которое ему вменяется в такую тяжкую вину.
