Как ни странно, Мишина дверь оказалась для него более убедительным аргументом, чем все другие, заставлявшие настораживаться. А может быть, наоборот, это не странно, а вполне логично.
Они ударили по рукам.
Так Фастов кинулся во все тяжкие, и ходу назад ему не было…
Бармен Фред встретил его как всегда, но с первого же взгляда определил, что на сей раз «товарищ Альбатрос» несколько взволнован, и, угостив его обычной рюмкой джина, проявил редкий такт и проницательность. Хотя бар, как обычно в этот дневной час, был пуст, Фред сказал:
— Может быть, мы пройдем ко мне за кулисы? Там вам будет уютнее.
— Да, так лучше.
Фастов вслед за барменом прошел через дверь сбоку от стойки в узкий коридорчик. Фред толкнул дверь справа и пропустил Фастова в просторную комнату с двумя окнами, выходившими на чистенький дворик. Она была похожа на контору, только, кроме конторской мебели, в ней стояла широкая кровать на низких медных ножках в форме львиных лап.
— Садитесь, прошу вас. — Фред отодвинул для него свое, хозяйское, кресло перед столом, а сам остался стоять.
— Присядьте и вы, надо поговорить.
— Может быть, сначала принести вам чего-нибудь?
— Не надо. Серьезный вопрос, Фред.
Бармен сел.
— Слушаю вас, товарищ Альбатрос.
Фастов развернул пакет из плотной бумаги и поставил на стол сверкавший серебряными гранями маленький, на литр, самоварчик.
— О, какая прелесть! Спасибо, спасибо!
Фред взял самоварчик и поворачивал его из стороны в сторону, цокая и прищелкивая языком, как это делают, когда играют с младенцем.
— Фред, я пришел с очень серьезным делом. Даже боюсь начинать.
Бармен поставил самоварчик.
— Моряк чего-то боится? Тогда он не моряк. Вы, наверное, насчет валюты?
— Да, но сумма слишком велика.
— Сколько?
— Три тысячи.
Фред внимательно посмотрел на него.
— Вы хотите, наверное, долларами?
— Да.
— Надо подумать. — Фред по привычке тронул мизинцем свои аккуратные чаплинские усики. — Вы, наверное, догадываетесь, что в превращениях одних денег в другие участвую не один я…
— Скорее всего.
— Разрешите, я тут же позвоню одному человеку?
— Ну, конечно.
Фред подвинул к себе стоявший на столе телефон, покрутил диск и заговорил быстро, как хоккейный радиокомментатор. Языка Фастов не понимал.
Потом Фред слушал, а потом зажал микрофон ладонью и спросил у Фастова:
— Вам удобно, если один господин придет сейчас сюда?
— Я вам доверяюсь, Фред.
Еще несколько слов в трубку, и разговор закончился. В комнате мелодично прозвенело, как будто кто-то чокнулся хрустальными рюмками.
— Это меня зовут, — объяснил Фред, вставая. — На стойке есть кнопка. Пойду отпущу.
Его не было минут десять. Фастов уже начинал ежиться и подумывать, не переломить ли все это к чертовой матери, не обрубить ли швартовы. Но тут появился Фред и с ним какой-то господин с портфелем. Фред встал. Незнакомец был его роста, с густой сединой в рыжеватых волосах, с лицом старого актера, играющего роли благородных отцов. Ему было лет под шестьдесят.
— Разрешите представить, — сказал Фред по-английски, — это господин Гутман, мой… мой компаньон, а это…
— Товарищ Альбатрос, — сказал Фастов.
Сели — Гутман в хозяйское кресло, Фастов и Фред по бокам на стулья. Гутман, видимо, торопился.
— Товарищ Альбатрос хочет обменять три тысячи советских рублей на доллары. Сколько он думает получить долларов?
Фастов в недоумении посмотрел на Фреда.
— Раньше мы меняли по курсу, — сказал тот, словно извиняясь.
— Это не пойдет. Две с половиной тысячи пойдет.
— Вы согласны? — спросил Фред у Фастова.
— Да. Не везти же обратно.
Гутман повернулся к нему, и Фастову показалось, что на него смотрят не глаза, а два фотообъектива. Фастов достал из карманов брюк две плотные пачки, обернутые тонкой резиной, и вскрыл их. На столе перед Гутманом легли две стопки сотенных новеньких банкнотов.
— Здесь три тысячи, — сказал Фастов. — Можете проверить.
— Зачем? — возразил Гутман, открывая портфель. — Какого достоинства вы предпочитаете?
— Все равно… Впрочем, не очень крупные.
— По пятьдесят?
— Хорошо.
Гутман дал Фреду пачку пятидесятидолларовых, тоже новеньких. Тот быстро-быстро, как профессиональный кассир, отсчитал пятьдесят штук и положил их перед Фастовым, а остальные вернул Гутману.
