Обернувшись к водолазу Кочеткову, Балуев сказал:
— Я лезу первым, а ты сзади будешь мне светить фонарем.
Водолаз промолчал, потом сказал загадочно:
— Ладно, там на месте будет виднее, кто кому откуда светить будет.
Выскочив на ходу из машины, Балуев бросился к трубе.
На земле лежала бледная, в изодранном в клочья платье Зина Пеночкина. Курчавый, сидя подле нее, оттирал снегом свои исцарапанные в кровь руки.
Долговязый рабочий сказал угрюмо:
— Я его за ноги волок, а он за ее ноги держался, так и отбуксировал. Спасибо, не далеко пролезли, а то бы не вытащил.
Очнувшись, Пеночкина старалась стыдливо прикрыть себя руками. Она вся скорчилась, голубые трикотажные трусики были разодраны на боку, и она пыталась натянуть на колени обрывки юбки.
Балуев снял пальто, поднял Пеночкину, завернул в пальто и понес в машину. Когда он нес ее, просыпались на землю розовые бусы.
Водолаз Кочетков разделся и, оставшись в одном шерстяном водолазном белье, уже бодро шагал к трубе. Но долговязый рабочий остановил его:
— Ты обожди, не суйся без ума. По тросу видать: парень уже много прошел, с той стороны путь к нему короче.
Водолаз молча полез на откос дамбы. Рабочий крикнул ему насмешливо:
— Ходите там, среди дремучих водорослей, в сырых потемках, как водяные цари, а в трубу слазить побрезговали. Да ежели бы она даже канализационная была, раз стройке надо, — забудь, что водяной, лезь, и все. — Пригрозил: — Подожди, я вас на собрании обнаружу. Ты мое лицо запомни, я человек твердый. — И тоже полез на дамбу.
Балуев карабкался вслед за ними…
Подгорная, обняв Пеночкину, уехала с ней в медпункт.
Зина говорила возбужденно:
— Все мое оборудование пропало. Бусы порвались, клипсы потеряла. Один клипс всю щеку разодрал. — Сказала: — В медпункте сразу потребую лекарство для бесчувствия от боли. — Наклонясь над зеркальцем, недовольно оглядела свое лицо. — Ну и рожа! Глядеть страшно.
В медпункте выяснилось, что кроме других повреждений, у Зины сломан нос. Она молила в отчаянии:
— Доктор, пожалуйста, он ведь не только для того, чтобы им нюхать! Это же главное украшение лица!
— Слушайте, — попросил доктор, — давайте так: плакать будем тихо, а смеяться громко.
Зина спросила доверчиво:
— Значит, нос у меня по–старому останется?
— Вполне, — заверил медик.
Лежа на раскладушке в медпункте с забинтованным лицом, уже успокоившись, Зина доверительно говорила:
— Знаешь, Капа, есть я очень хочу. Когда от переживаний стала тощая, аппетит прибавился. Сейчас я бы всю жизнь могла питаться одной любительской колбасой и ситро.
— Ну о чем? О чем ты говоришь? — возмутилась Подгорная.
Глаза Зины стали испуганными, она простонала в отчаянии:
— Ну, Капочка, только не расстраивайся. Могу же я одна на всех быть глупая!
Подгорная обстоятельно расспросила врача о здоровье Зины. Узнав, что той ничто не угрожает, на всякий случай предупредила:
— Товарищ Пеночкина совершила подвиг, она спасала человека в обсадной трубе.
— Скажите! — удивился врач. — А на вид пичужка!
Когда Подгорная уходила, Зина сказала жалобно:
— Я ведь, Капочка, никаких мучений не люблю: ни физических, ни нравственных. А почему–то мне всегда достается. — Спросила испуганно: — Ты не знаешь, меня резать не будет доктор? Или, может, у меня мозг сотрясенный? Знаешь, как сильно за ноги тащили!
— Спи, — сказала Капа, — спи. Завтра тебя уже домой отпустят.
Пеночкина притянула подругу к себе за шею и попросила тихонько:
— Я бы очень хотела, чтобы Витя меня навестил, чтобы он увидел, как я здесь лежу пострадавшая, забинтованная. Он ведь меня всегда чернил, а я его всегда белила. — И тем же шепотом: — Или, может, Вася Марченко навестит? Он тоже хороший.
Капа сокрушенно вздохнула и закрыла за собой фанерную крашеную дверь с плакатом на наружной стороне — жирный желтый младенец с самодовольным лицом важно восседал на белых весах.
Капа невзначай подумала:
«Если у меня когда–нибудь будет ребеночек, я обязательно куплю вот такие же эмалированные красивые весы и буду взвешивать его каждый день».
…Съехав на спине с дамбы, Балуев, прихрамывая, побежал к выходной плети обсадной трубы.
