– К вашим услугам, мисс Морстен, – все повторял мужчина высоким голоском. – К вашим услугам, джентльмены. Милости прошу в мое скромное убежище. Комната небольшая, но я здесь все обставил по своему вкусу. Это оазис искусства в унылой пустыне Южного Лондона.
Вид помещения, в которое мы вошли, изумил нас. В казавшемся заброшенным доме комната эта выглядела как бриллиант чистейшей воды, вставленный в оправу из меди. Окна были украшены роскошными дорогими портьерами, а стены коврами. Местами края их были отогнуты, чтобы обнажить какую-нибудь картину в изысканной раме или прекрасную восточную вазу. Пол был устлан желто-черным ковром с густым и мягким как мох ворсом. Две брошенные поперек него тигриные шкуры и стоявший в углу на подставке кальян усиливали впечатление восточной роскоши. Серебряная лампа в форме голубя на почти невидимой золотой нити висела посередине потолка. Она наполняла странную комнату не только светом, но и тонким приятным ароматом.
– Мистер Тадеуш Шолто, – представился коротышка, продолжая судорожно улыбаться. – Так меня зовут. Вы, разумеется, мисс Морстен. А эти джентльмены…
– Мистер Шерлок Холмс и доктор Ватсон.
– Доктор! – взволновался он. – А у вас стетоскоп[14] с собой? Можно попросить вас… Не могли бы вы… Меня очень беспокоит мой митральный клапан[15]. Может быть, проверите? Аорта у меня хорошая, но вот митральный клапан, по-моему, барахлит.
Делать было нечего, я выслушал его сердце, но ничего необычного не заметил, кроме учащенного биения, вызванного страхом. Он весь дрожал.
– Похоже, все в норме, – сказал я. – Вам нечего беспокоиться.
– Прошу извинить меня за это волнение, мисс Морстен, – облегченно вздохнув, сказал Шолто. – Но я больной человек и давно уже подозреваю, что этот клапан не в порядке. Как я рад, что мои страхи оказались напрасными! Если бы ваш отец берег свое сердце, он, возможно, был бы еще жив.
Я едва сдержался, чтобы не ударить этого наглеца за то, что он так бесцеремонно и грубо вторгся в столь тонкое дело. Мисс Морстен опустилась на стул, кровь отхлынула от ее лица.
– Я чувствовала, что его уже нет в живых, – прошептала она.
– Я все вам расскажу, – сказал Шолто. – Более того, восстановлю справедливость, что бы там ни говорил мой брат Бартоломью. Я так рад, что вы пришли не одна. Но не только потому, что это ваши друзья. Эти джентльмены будут свидетелями того, что я собираюсь рассказать и сделать. Уж нас-то троих Бартоломью не одолеет. Только давайте не впутывать в наше дело посторонних, ни полицию, ни власти, хорошо? Мы и сами во всем разберемся и все уладим. Ничто так не разозлит Бартоломью, как огласка.
Он уселся на низкий диванчик и стал вопросительно смотреть на нас воспаленными водянистыми глазами.
– Даю вам слово, – сказал Холмс, – что то, что вы расскажете, останется строго между нами.
Я молча кивнул в знак согласия.
– Чудесно! Чудесно! – воскликнул Шолто. – Не хотите ли бокал кьянти, мисс Морстен? Или токайского? Других вин я не держу. Открыть бутылочку? Нет? Ну что ж, тогда, я надеюсь, вы не станете возражать против табачного дыма, вернее, мягкого расслабляющего аромата восточного табака. Видите ли, я немного волнуюсь, а лучше всего меня успокаивает кальян.
Он приладил трубку к массивному сосуду, и в розоватой воде весело забегали пузырьки. Мы втроем уселись перед ним полукругом и, подперев головы руками, приготовились слушать. Странный человечек с огромной блестящей головой, нервно попыхивая, приступил к рассказу.
– Решив встретиться с вами, – сказал он, – я мог указать свой адрес, но побоялся, что вы не выполните моей просьбы и приведете сюда нежеланных гостей. Поэтому я позволил себе устроить нашу встречу так, чтобы сначала вас проверил мой слуга Вильямс. Этому человеку я полностью доверяю. Он получил от меня указание, если что-то покажется подозрительным, тут же возвращаться домой. Прошу меня простить за эти предосторожности, но я человек возвышенных, можно даже сказать рафинированных вкусов, а может ли быть что-либо более неэстетичное, чем полицейский! Любые формы грубого материализма мне претят. Я редко сталкиваюсь с вульгарной толпой и, как видите, живу в мире красивых вещей. Знаете, я бы даже назвал себя покровителем искусств. Искусство – моя слабость. Вот этот пейзаж – подлинник Коро
