– Еще месяц, от силы полтора и в деревне не останется ни одной живой души. Это при условии, если не передерутся когда спиртное закончится. А когда никого не станет, ЭТО вырвется на свободу окончательно.
– Мы успеем, – сказал журналист, – хотя и живем мы под сенью опасности, но мы успеем.
– Что мы успеем, никто из нас не может поручится, что останется человеком в следующую минуту. Миг, и ты змея, и вся наша затея летит прахом. Может этой ночью я обращусь в пресмыкающее, или во что похуже? В эту образину с тремя головами, что мы убили сегодня утром. Я всегда ненавидел змей, но что будет, если я сам обращусь в змею?
Лапников промолчал, было слышно, как он громко шлепает по лужам. В небе плыла невидимая луна, временами все-таки прорывающаяся сквозь облачный покрой. Стало заметно холодно.
– Я вот что думаю. – Выдал наконец плетущийся позади журналист – Сейчас Июль, верно?
– Верно.
– Но на дворе, помимо дождя, температура градусов пять.
– Есть такое, ну и что, может это последствия бури?
– Последствия, но не самой бури, а последствия освобождения тьмы. Не врали сказки, скоро тут будет холод и мрак.
– Ты не пугай, и так страшно – сказал Щербинский – вон и дом, дошли слава богу.
Дом впереди был темен и тих, сразу вспоминалась статуя Щербинского младшего, недвижно стоявшая внутри. Над крышей что-то хлопало, гоготало, словно гусь. Только вот не было это гусем, как и голубем или другой какой птицей. Стало совсем темно и попасть в хлопуна не было никакой возможности.
Селянин толкнул дверь, бдительно повел стволом ружья. Но в доме было пусто. Ни скрипа не шороха, видно никакая темная тварь не пробралась в жилище в отсутствие хозяина.
Запалили сразу несколько керосинок чтобы создать как можно больше света и получилось почти как электрический, яркий. Дверь тут же закрыли на засов и подперли тяжелым древним комодом. Лапников хотел подпереть еще и каменным Щербинским младшим, но брат не дал. Упадет еще, чего доброго, разобьется. Окно прикрыли ставнями, и оставили небольшую щелку, чтобы отстреливаться. Селянин сказал что здесь будет проходить основная линия обороны.
Верхней одежды по-прежнему не снимали и в теплой комнате от курток поднимался густой влажный пар. Он клубился белой ватой, и оседал обильно на потолке.
После чего придвинули стол, за которым обедали днем к окну и наставили на него коробки с патронами. Получился некий форпост и эти приготовления Сергею были по душе. Было приятно знать, какой отпор сегодня получит нечисть, особенно после той сумасшедшей ночки в синем домике с совами на крыше.
Есть ничего не стали. Лапников было начал расспрашивать но Щербинский сказал:
– В наших краях в окно может сунуться такая рожа, что твой желудок не выдержит, а мне потом придется отскребать пол.
– Как на войну готовимся, – простонал журналист, – а не спать.
– Если крепок нервами, то пожалуй сегодня и поспишь.
– После прошлой ночи мои нервы нельзя отнести к крепким, – сказал Сергей, загоняя в патронник дробовика патроны двенадцатого калибра, – теперь я стреляю во все что движется. Рефлекс.
– Ты стреляй во все что скользит! – Поучительно заметили бывший зоотехник. – И воет. Горячая ночка предстоит.
– Ой и не говори.
Куртки так и высохли на них. Хозяин дома заявил, что их плотная ткань защитит от всяких укусов и уколов, и поэтому пригодится.
– Ночевать будем так. – Распределял селянин. – Один спит, двое отстреливаются.
– Но разве можно спасть при грохоте двух ружей?
– Можно, он ведь спал. – И Щербинский кивнул в сторону серой статуи.
– А теперь ему и вовсе все равно, – сказал Лапников и испуганно замолчал.
Но селянин не обращал никакого внимания на жмущегося по углам журналиста, он лихорадочно готовился к битве.
– А имя врага нашего – легион. – Пробормотал Сергей себе под нос. – И никуда не деться, не скрыться от него.
– На мороков внимание не обращайте, – снова обратился селянин к спутникам, – те кто внутрь попал не через окно, тот не во плоти.
Сергей вздохнул:
– А топорик какой у тебя есть? Как придет Урунгул, он у меня просто потерей шлема не отделается!
– Вон, в уголке, бери и пользуйся. – Кивнул зоотехник.
