– А кто знает? Их раньше не захватывали, наша первая.
– Дык это… в штаб надо?
– Нету штаба, дядя. Сожгли. И связи нету.
– Так, замолчали все, и лишние вон. Развели тут консилиум. Человек она, это я вам как врач говорю. Обычная девчонка, физически отлично развита, здорова, думаю, умственно и эмоционально тоже все было в порядке до гибели ее змея.
– Ага, значит, правду говорят, что эти твари змеевкам мозги выжигают?
– Точных данных нет, но я бы не сказал. Тут картина эмоционального сверхторможения, а не выжженных мозгов. Последствие шока.
– Трахнуть ее разок нормальным мужиком, а не тварью…
Голоса слишком громкие, резкие, неправильные. Сливаются в неровный гул, бьются в уши, а внутри – пустота.
Землянка в лесу, терпкий запах осени, редкие проплешины неба сквозь еловые лапы. Дни тусклые, похожие один на другой. Ничего не хочется и ничего не волнует. Иногда приходят мужчины. Кто-то из них груб, а кто-то нежен, но ни один не заставил скучать по нему. Все они – как тень, слабый отголосок чего-то настоящего.
– Жаль, нет возможности сравнить эту с другими. Или хотя бы расспросить. Интересное исследование можно было бы сделать…
– Чего исследовать, баба как баба. Ледышка только, ну да на безрыбье сгодится.
– Ледышка… Есть, видишь ли, версия, что змеевку связывают со змеем эмоционально, подкрепляя постоянным физическим контактом…
– Трахом, что ли?
– Не знаю! Проберись на змейскую базу и посмотри сам. А слабо, так не перебивай.
– Ладно, док, чего ты. Мне, может, просто обидно, что расшевелить ее не могу. Давай, чего там про контакты? Хочешь сказать, у нее короткое замыкание в мозгах случилось?
– Хорошее сравнение. Да, можно сказать и так. Так вот, вы тут со своей вялотекущей войной этого не помните, но для змеев отбирают обычных девочек. Семь-десять лет оптимальный возраст. И представь себе, в лояльных правительству районах дочь-змеевка считается за честь. Опять же компенсацию родителям выплачивают.
– Тьфу, гадость! Чтоб я вот так свою дочку твари отдал?! Ну, ничего, с этими новыми снарядами мы их наконец-то выбьем.
– Новые вылупятся. Равновесие сил, замкнутый круг. Здесь нужны какие-то нестандартные подходы. Почему и жалею, что эту не расспросишь. Мы слишком мало о них знаем.
– А хорошо бы найти, где эти твари вылупляются. И бомбой…
– Деревня. В столице они вылупляются, в армейском питомнике. Охраняемый объект номер два, после Дома правительства. Не подобраться. Ладно, пошел я. А ты будь с девчонкой поласковее, может, все-таки оттает.
Снится огонь, чистое небо над головой, а внизу – дым. Странные, хорошие сны. Теплые. Снятся огромные, затягивающие, как в пропасть, черные глаза – у людей таких не бывает. Тугие объятия – руки здешних мужчин так не обнимут! Снится голос в голове: «Моя».
А утром – пусто.
Некому ответить: твоя, твоя, твоя…
– Забрюхатела?! Еппп…
– Ты не знал, что бабы иногда беременеют?
Этот мужчина не хуже и не лучше других, но все-таки, когда он держит за руку, становится легче. Спокойнее. Тянущая боль скручивает внутренности, ощущение – будто безумная прачка выжимает тебя вместе с бельем.
– Тужься, дура!
Под закрытыми веками – полуденная белизна неба, чистая, ослепительная. А потом ее сменяют черные глаза, огромные, нечеловеческие, надвигаются, затягивают, и тебя больше нет, и ничего нет, только кружится в темном туннеле сухой листок…
Крик. Глаза открываются сами, тело само вскидывается, крепкие руки давят на плечи:
– Лежи, не дергайся. Вот она дочка, держи.
– Ишь ты, сосет. Вот же чучелко!
– Поздравляю… папаша!
Глаза у дочки черные, глубокие, серьезные. Когда сосет, телу вспоминается странное: как будто порхают бабочки, задевая крыльями сердце. «С‑ссе‑е», – вырывается сквозь зубы, и больно щемит в груди.
– Во-оздух!
– Чертовы твари, нашли!
– Заряжай! Сейчас мы его…
– Чего столбом стоишь, дура, дуй в укрытие!
Расселина ослепительного неба над узкой лесной дорогой, и в небе – серебряный проблеск. Стремительный, сверкающий, СВОЙ! Рвется крик сквозь позабывшее слова горло: вернись, я здесь, мы здесь! Широкий разворот над лесом. Выстрелы, грохот, треск, огонь, дым.
