– Я бы хотела еще раз увидеть тебя…
– Странное желание, но мне оно нравится, – пожал плечами незнакомец и коснулся ладонью ее щеки, и Варвара невольно ответила на эту властную ласку, точно всю жизнь ждала ее.
Незнакомец осторожно вынул из ее волос серебряный гребень, снял со стебля крупную душистую лилию и закрепил им цветок наподобие короны.
– Так красивее, – заметил он.
Варвара осторожно коснулась его руки и сквозь озерный холод ощутила упругий ток его крови. Он был живой, он был рядом, и они были совсем одни в этом теплом лунном озере, в этом ночном волхвующем лесу.
К костру они вернулись вдвоем.
– Садись поближе к огню и обопрись на мою спину, – предложил он.
Они сели молча, спина к спине, и Варвара желала лишь одного, чтобы эта светлая ночь никогда не кончалась. Вся ее жизнь, смешная и суматошная, но не лживая, была лишь подготовкой к этой странной встрече.
– Как тебя зовут?
– Анастас…
– Анастас, значит Воскресший? Можно я буду звать тебя Стас?
– Зови меня Воскресший, – подумав, предложил он.
– А я – Варвара, – сказала девушка, не дождавшись самого простого и нужного вопроса.
– Мне нравится твое имя – оно дикое, лесное, как рык волчицы, защищающей детенышей.
– Ты хорошо знаешь волков?
– Волки благороднее и честнее людей, – уклончиво ответил Воскресший.
– Волчий пастырь… – наконец нашла Варвара подходящее сравнение. – Ты не носишь одежду, чтобы быть ближе к природе?
– Ближе к природе? – насмешливо переспросил Воскресший. – Опять эта вечная человечья слабость и половинчатость! Я не хочу быть ближе к природе, я сам хочу стать природой, ее разумом, нервным сплетением, ее богом, ее птицей, ее волком, ее змеем!
– Змеем?
– Да, змеем, не все ли равно? – Он протянул руки к огню, и пламя доверчиво лизнуло его тонкие сильные пальцы. – Только не человеком, – заключил Воскресший.
– Почему? – испуганно спросила Варвара.
– Потому что вся ваша так называемая цивилизация – это затянувшаяся игра со смертью. Большинство твоих собратьев по развитию не отличаются от кролика, а по кругозору – от свиньи, самые сообразительные достигают уровня обезьяны и показывают чудеса социальной дрессировки. При этом человеческая обезьяна абсолютно зависима от своих игрушек, от множества повседневных вещей, которые она не может сделать сама. Она строит города-убийцы, она травит живую душу природы и доставляет ей невероятные страдания. Человек предал природу и тем нарушил заповеди!
– Но ведь носить одежду тоже заповедь…
– И дал им Господь одежды кожаные? – передразнил ее Воскресший. – Все было с точностью до наоборот. Сначала с обезьяны насильно сняли «одежды». Над природным существом, развивающимся по закону эволюции, была произведена революция. Его силой извлекли из природы, поселили в эдемской клетке, провели серию экспериментов над его генетикой – и вот, пожалуйста, хомо сапиенс, «раб Божий», готов!
– Это сделал Бог?
– Все боги, когда-либо воочию являвшиеся людям, были космическими пришельцами-гуманоидами, а значит, все теми же космическими обезьянами, и все они хотели лишь одного: ограбить Землю и устроить космический зоопарк с уморительной двуногой зверушкой. Поэтому еще тепленькому Адаму сразу поставили строгий запрет. Вспомни: а от древа познания добра и зла не ешь от него, – и я бросаю вызов всем вашим ложным богам!
– Поэтому ты и уходишь в природу добровольно и навсегда? – спросила Варвара.
– Ты снова ничего не поняла. Рукотворный хаос скоро уничтожит сам себя и наступит время иного закона – закона Природы и Космоса. Все живое обязано восходить к Божеству. Через тернии к звездам! А хаос, бессмысленность и слабость уничтожат сами себя. Я возвращаюсь к самому себе, к начальной простоте и первичному единству со всем миром.
– Как у раннего Платонова – братство звезд, зверей, трав и человека? – догадалась Варвара.
– Да, и человека… Заметь, этот, первый после Бога, стоит на последнем месте в этом вселенском братстве.
Варвара не слушала, что говорил Воскресший. Его голос, полный живой боли, волновал и тревожил ее. Эта ночь, полная движения, шорохов и их горячего дыханья, была необозрима, как бездонное синее озеро, как звездное небо над ним. Над лесом плыла луна, и ее тонкая пряжа окутывала мир.
