-- А! отворилъ! ну, теперь тебѣ капутъ!
Платонъ Пирожковъ въ одинъ отчаянный прыжокъ отскочилъ къ противоположной двери и уже готовился заорать не своимъ голосомъ, да вдругъ узналъ князя.
Онъ осклабился, причемъ его носъ выступилъ еще больше, а подбородокъ исчезъ совсѣмъ.
-- Ваше сіятельство! вотъ кого Богъ послалъ... и напугали же вы меня... шутникъ вы!
-- А ты все такой же трусъ! съ твоимъ-то носомъ!-- засмѣялся Вово, сбрасывая ему на руки свою пушистую соболью шубку и опять попрыгивая, чтобы согрѣть озябшія ноги.
-- Да что носъ!-- уныло говорилъ дятелъ, вѣшая шубку и спѣша къ Аникѣеву.-- На носъ кто нынче посмотритъ, кто его испугается... вонъ у землячка одного былъ онъ не моему чета, куда объемистѣй и словно мраморный, темно-сизый съ жилками, а все-жъ таки, лѣтъ семь это тому будетъ, напали невѣдомо кто въ верстѣ отъ села, на «шасѣ», онъ имъ -- носъ, а они хвать по переносью -- и духъ вонъ!... Ныньче народъ балованный... намедни, въ Московской части, чай, изволили слышать?
-- Что такое въ Московской части?-- отозвался Вово, причесывая свои черные кудерьки и плѣшку передъ зеркаломъ.
-- Не слыхали-съ? Вотъ этакимъ-же манеромъ, въ часъ ночной, замѣсто барина, позвонилъ, вошелъ, лакея пристукнулъ, ограбилъ все какъ есть начисто, и ушелъ, будто дѣло сдѣлалъ... Баринъ-то возвращается, дверь отперта, а лакей въ крови разливанной -- «мм!» -- мычитъ и больше ничего, такъ Богу душу и отдалъ. Какъ же тутъ отпирать дверь всякому безъ разбору? и днемъ-то опасливо, а ужъ ночью -- и-и!
-- Да, вѣдь, это ты все врешь, Платонъ Пирожковъ, ничего такого не было въ Московской части!
-- Какъ не было-съ!-- весь вспыхнулъ и смѣшно будто ощетинился Платонъ, переходя за Аникѣевымъ въ слѣдующую комнату и чиркая спичками.-- Обижать изволите, ваше сіятельство. Это точно, бываютъ такіе, что и врутъ, а я врать передъ господами за грѣхъ почитаю. Было все это, какъ докладываю, самъ-съ, своими глазами, вчерась въ «Листкѣ» читалъ и весь этотъ пассажъ съ доподлинностью тамъ ихній «рапорторъ» пропечаталъ... Закусить прикажете? А не то крушончикъ... у насъ три бутылки «езельціора», «финь», есть настоящій и апельсинчики,-- прибавилъ онъ, зажигая лампу, и уже совсѣмъ другимъ, дѣловымъ тономъ.
-- Ну, подавай скорѣе!-- зѣвнувъ, проговорилъ Аникѣевъ, почти падая въ широкое низенькое кресло.
Яркая лампа, заслоненная только одностороннимъ абажуромъ освѣтила обширную, довольно высокую комнату.
Ничего въ ней не было роскошнаго, ни одного предмета значительной цѣнности, но все вмѣстѣ производило художественное и оригинальное впечатлѣніе. Это именно оказывалась музыкальная комната, гдѣ каждая вещь гармонично сливалась съ другою, пополняла, выясняла ея смыслъ, поднимая ея цѣнность, гдѣ не встрѣчалось ни одного кричащаго разнозвучія.
Тяжелыя, фантастическаго рисунка занавѣси на окнахъ и дверяхъ, восточные ковры и темные французскіе обои, даже совсѣмъ вблизи похожіе на старые гобелены, своимъ мягкимъ круглящимся узоромъ уничтожали всякую пустоту. Каждый столикъ, стулъ, этажерка, вазочка, бездѣлушка были своеобразны и до того на своемъ мѣстѣ, что если хоть что-нибудь взять и переставить -- тотчасъ нарушится цѣлость, будто отрубится палецъ отъ руки.
Со стѣнъ, изъ прекрасныхъ рамъ, глядѣли совсѣмъ живыя лица. Особенно выступала сильно освѣщенная лампой молодая женщина въ ореолѣ чудныхъ золотистыхъ волосъ и съ глубокими мечтательными глазами. Она чуть-что не говорила, прелестно приподнявъ удивительно хорошенькую верхнюю губку своего маленькаго рта, въ которомъ заключалось особенное очарованіе.
Это былъ портретъ матери Аникѣева въ лучшую пору ея жизни. Сынъ сильно походилъ на нее; но не чертами; а чѣмъ-то неуловимымъ, въ чемъ, однако, и заключается очень часто истинное, сразу поражающее сходство...
Вово неслышно мелькалъ то тамъ, то здѣсь, все осматривая и даже трогая. Наконецъ, онъ остановился, кинулъ вокругъ себя общій взглядъ и подсѣлъ къ пріятелю.
-- Ахъ, Миша, какъ у тебя здѣсь мило,-- сказалъ онъ:-- un nid adorable... впрочемъ, какъ и всегда. Когда только ты успѣлъ это устроить?.. уютно, будто вѣкъ здѣсь живешь...
