Тут от него столь нестерпимо завоняло шпионством, что всех присутствующих так и подмывало растерзать его на клочки, однако любимец короля, верный своему долгу, продолжал его выспрашивать, какими тайнами английского короля, полезными для французов, он обладает, обещая за три дня отогнать англичан от стен Теруана. В ответ тот наговорил кучу всяких вещей, кои требовали длительного обсуждения, но, по правде говоря, все это была чистая ложь, да вдобавок плохо испеченная. Тогда выступил вперед настоящий король и приказал схватить негодяя и подвергнуть его пытке. Пусть выложит правду, ибо он самый доподлинный шпион.
Увидев колесо и другие орудия пытки, он завопил, как мужлан, и признался, что он всего-навсего жалкий капитан английской армии и что его подговорил Джек Уилтон, придворный паж, пробраться в город и совершить дерзкий подвиг — убить французского короля, а затем вернуться назад, — ничего другого у него, мол, не было на уме.
Такое признание вызвало взрыв хохота, из его слов выходило, будто убить французского короля и вернуться назад столь же простое дело, как сходить в Ислингтон, съесть блюдо творогу со сливками и вернуться домой; вдобавок он заявил, что у него не было ничего иного на уме, словно этого было не достаточно, чтобы его повесили.
Адам никогда бы не пал, если бы бог не создал его дуралеем. Все это не спасло капитана от пытки, и ему поломали-таки кости на колесе, ибо французы поклялись, что живо заставят его признаться либо замучают насмерть, но он тянул все ту же песенку, и королю доложили, что сущий осел и, должно быть, какой-нибудь остряк сыграл с ним скверную штуку; итак, он заслуживает того, чтобы его плетью выгнали из города и отправили назад в лагерь. Король одобрил это решение, капитана здорово отхлестали, выпроводили за пределы города, и герольд отвел его в лагерь, провозгласив, что король, его повелитель, надеется за короткое время отогнать плетью на родину всех английских дурней. Последовал ответ, что короткое время — это долгая ложь, англичане весьма умные дурни, они выгонят французского короля из его королевства, и пусть он тогда, подобно коринфянину Дионисию, учит в школе ребят.
Когда отослали герольда, приунывшего разведчика позвали coram nobis[12]. Вы можете себе представить, как охотно он шел на допрос, — но все же он получил приговор. Воробей из-за своей похотливости живет всего лишь год, а капитан за свое вероломство протянул ноги. Plura dolor prohibet[13].
Теперь позвольте мне малость поторжествовать и минуту-другую насладиться своим изысканным остроумием. Все же я не дам себе передышки, покамест не выложу вам весь запас моих плутовских проделок.
Другого капитана — швейцара, который бредил девками, я прямо-таки замечательно провел; был он чудовищный истребитель всяческих блюд (зубами, как жерновами, он перемалывал неимоверное количество еды), а также изрядный мастак по части напитков. К нему-то я и заявился, нарядившись дешевой девкой, и платье, и все украшения на мне были по последней моде. Наверно, моим любезностям содействовала вкусная еда или, вернее напитки, но под конец я выдохся, начал натянуто улыбаться и пыхтеть, как горшок с овсянкой на огне, когда он только что закипает. Все кончилось весьма благопристойно, — он поухаживал за мной и дал мне нечестивый задаток — каких-то шесть крон — в предвкушении порочных наслаждений, — а я вышел под предлогом неотложной нужды и больше не возвращался к нему.
На этом я не остановился, но выкинул еще несколько плутовских проделок.
В лагере орудовала компания продувных писарей, которые были в дружбе с сатаной, но не с солдатским ярмом и шапкой. Они подцепляли благонамеренных людей, делали их своими опекунами и питались на их счет. Они не упускали случая прикарманить жалование убитого солдата, они не соглашались дать взаймы на неделю несколько грошей человеку, который растранжирил все свои деньги на прошлой неделе. Они мерили наглым взглядом самых знатных и отважных королевских приближенных, красуясь в своих белоснежных фасонистых рубашках и манжетах. Они с презрением говорили о вшах, этих неизменных спутницах каждого джентльмена. Их коротко подстриженные бороды каждый день обязательно во славу дьявола орошались розовой водой. Они изводили чуть ли не всю свиную щетину, натирая щетками свое тело и разгоняя паразитов. Они ни за что не позволяли мошкам, роящимся в солнечных лучах, любоваться их опрятной изысканной одеждой. Их начищенные башмаки сверкали, как отполированные. Умывая руки, они мутили и грязнили больше воды, чем верблюд, который пьет до тех пор, пока не замутит весь поток. Короче говоря, никто на свете не смог бы сравняться с ними в причудах.
