Не могу найти другого объяснения, кроме того, что в прошлом обоих связали, быть может, самые эмоциональные, самые яркие страницы их жизней. А с каким знаком они были – плюсом или минусом, отошло для Корчного на второй план. Так немецкий и британский солдаты, встретившись году в 1995-м, радостно вспоминали подробности боев полувековой давности, забывая, что тогда в любой момент могли получить пулю один от другого.
Но, может быть, объяснение не только в общности времени, пережитого вместе?
Борец немецкого Сопротивления времен Второй мировой войны сказал как-то, что человек всегда заражается тем, против чего борется, и что в фашистском режиме он видел то, чего не мог уничтожить в себе самом. Вспомнил отношения Корчного с Батуринским и подумал – в этой мысли что-то есть. Тем более что и заражаться Корчному особенно не надо было: после сорока пяти лет пребывания в Советском Союзе, в той же самой системе понятий и представлений микробы эти никуда не исчезли, никакие западные антибиотики их не взяли.
Позвонив 19 мая 2013 года, он начал с места в карьер:
– Вы знаете, конечно, что Лотар Шмид умер, он ведь не только мой сверстник, он ведь арбитром на нашем филиппинском матче с Карповым был. Там, перед началом 8-й партии…
А незадолго до смерти снова вспоминал о том матче:
– Говорят, время лечит раны, время всё приводит в порядок. Но не объясняют – сколько времени нужно…
Чтобы смягчить боль от матча в Багио, протяженности человеческой жизни оказалось для Корчного недостаточно, и события тех дней не уходили из его памяти до самого конца.
Когда Корчной остался на Западе, советская федерация резко возражала против его участия в очередном цикле розыгрыша первенства мира, утверждая, что невозвращенец теперь никого не представляет. Тем не менее ФИДЕ сохранила за ним право играть в матчах претендентов, и Корчной не преминул этим правом воспользоваться.
Отказываться от борьбы за высший титул для советских функционеров не было резона: в этом случае они наказывали бы самих себя. Победив последовательно Петросяна, Полугаевского и Спасского, Корчной вышел в начале 1978 года на Карпова.
Но после сражения в Багио время официальных матчей закончилось и начался настоящий бойкот «предателя». Этот бойкот осуществлялся не кем-нибудь, а государством, причем не просто рядовым членом ФИДЕ, а самым влиятельным и могущественным.
К тому же на руках у советских функционеров оставался сильный козырь: семья невозвращенца. Члены семьи человека, без разрешения властей покинувшего пределы СССР, всегда становились изгоями, если не подвергались прямой опасности. Институт заложничества был известен с древних времен, но нигде не применялся с таким изощренным цинизмом, как в Советском Союзе.
Москва всегда отрицала официальный бойкот Корчного, и Виктор Батуринский в апреле 1979 года специально приехал в Амстердам с непростой миссией доказать, что никакого бойкота нет и в помине. Тема его пресс-конференции была по существу много шире, чем шахматы, и во многом являлась отражением отношений Восток – Запад: время было – разгар холодной войны, и в зале офиса ФИДЕ находилось немало журналистов-международников. Всё, что было связано с именем Корчного, появлялось тогда не только в репортажах с турниров и матчей, но порой и в политических колонках, выходя иногда даже на первые полосы газет.
– Господа, – сказал Батуринский, – читали ли вы, что Корчной пишет о Геллере, Тале, Петросяне, Полугаевском и о других советских гроссмейстерах? Немудрено, что они сами отказываются играть в одних турнирах с Корчным. Они не хотят иметь ничего общего с человеком, обливающим их грязью. Никакого организованного бойкота нет, и федерация не имеет к этому абсолютно никакого отношения. Это частная инициатива гроссмейстеров, добровольно решающих, принимать или не принимать приглашение на турнир.
Батуринский знал, что говорил неправду, но не придавал этому никакого значения. Ведь то же самое делали его хозяева: они говорили хорошо аргументированную неправду, в которой были крупицы, внешне напоминавшие правду, но таковой не являвшиеся. Запад сталкивался с этим на протяжении десятилетий, здесь у Батуринского были примеры выдающихся мастеров; он обладал способностью смотреть в глаза и скрывать истину, однако очень удивился бы, если бы ему сказали, что он осознанно лжет. Его освободило от чувства ответственности за свои слова государство; оно развязало ему руки, и он даже не задумывался над тем, лжет он или говорит правду, потому что мнение, пришедшее свыше, автоматически являлось и приказом, и правдой.
