А один раз его даже угораздило переспать с двумя десятками красоток в одну ночь! И все они были из гарема одного старого хрыча по имени… Бро Иутин, вроде бы так. Ну что же, в конце концов тот сам предложил. А вообще, — по-настоящему Конан впервые осознал ценность женской любви лишь после гибели Белит… Как ныло тогда его сердце! Все сокровища проклятого города, где настиг их крылатый демон, не могли заменить ему ее глаз, ее смеха, ее волос, ее губ… Боль долго не утихала тогда в груди Конана.
И после смерти Белит всякого хватало в бродячей жизни киммерийца. Выли в ней портовые потаскухи, кабацкие девки, подружки на ночь, на седмицу, редко — на пол-луны. Были и более серьезные привязанности. Сейчас Конан уже и не мог припомнить все имена. Сколько их было! Как звезд в ночном небе, которое сейчас накрывало черной чашей шатер, стоявший на отшибе. Конан знал, что в пятидесяти шагах от него заливается богатырским храпом ведунья Мохира, бабушка прекрасной Бортэ. Она была не слишком довольна, когда ее любимая внучка вдруг вздумала разбить отдельный шатер, но против Конана в принципе ничего не имела.
Вдохнув полной грудью свежий, напоенный полынным ароматом воздух ночной степи, киммериец мягкими шагами направился к коновязи, где терпеливо дожидался верный конь. На миг у него возникло желание вернуться обратно, лечь к разомлевшей во сне девушке, прижаться к ее горячему, нежному телу, легко, тихо, чтобы не разбудить, ласкать ее…
Помотав головой, чтобы сбросить наваждение, Конан стремительно направился к коню. Определенно, после смерти Белит что-то перевернулось в его душе. Иногда начинала у него вдруг ныть мощная, равнодушной скалой принимавшая на себя все раны и царапины, грудь. Особенно по ночам, и даже не обязательно, когда он был один. Часто лежал он, не смыкая глаз, а рядом посапывала какая-нибудь очередная подружка, но от этого становилось лишь еще более тошно. Видимо, годы все же брали свое. И иногда вдруг ловил себя Конан на том, что утром, бредя с похмелья в поисках какой-нибудь завалящей таверны, глядит он — почти с завистью — на скромного ремесленника или крестьянина, чинно завтракающего на своем аккуратном дворике в окружении заботливой жены и выводка ребятишек.
Но в глубине души Конан понимал, что не сможет вынести такой жизни больше двух-трех седмиц, — взвоет от тоски и сбежит, бросив на произвол судьбы опечаленную родню. Ничего не поделаешь, бродяжья натура всегда пересиливала в нем естественную тягу к оседлой семейной жизни. Потому-то старался Конан не заводить шашен с милыми, скромными девушками, а предпочитал продажных красоток. С ними проще — монету в зубы, и с глаз долой. А до смерти Белит иногда еще и пинком под зад награждал. Ну а если и случалась у Конана любовь, то только с такими же неугомонными, как и он сам, искательницами приключений.
Но все равно — в результате Конан всегда оставался один. Хотя и говорится, что ворон ворону глаз не выклюет, а все же… Строптивый народ были все эти воительницы. А киммериец не любил терять попусту время на склоки с женщинами. Да если бы только так, — случалось и хуже. Женщина есть женщина, и какой бы отважной и воинственной она ни была — все равно ее рано или поздно подстерегала старуха с косой. Словно рок какой-то висел над Конаном: все его сильные привязанности обрывались трагически. Дело кончалось могилой или погребальным костром.
А Конан шел дальше, стараясь как можно скорее выбросить из головы воспоминания. И болело сейчас сердце при мысли о том, что с Бортэ рано или поздно придется расстаться. Нет, ее нельзя было назвать девой-воительницей, Но в то же время и нельзя было сказать, что она — обычная девушка, которая выйдет замуж за простого парня, заведет с ним детей и будет жить долго и счастливо. Что-то в ней было особенное — пламя какое-то в глазах, неуемная жизненная сила.
Знал Конан — она не станет тянуть его в рутину сонной жизни. Бортэ на удивление чутко понимала, что Конан — свободный человек, что его нельзя приковать к одному месту, чтобы жил он и видел изо дня в день, вставая по утрам, один и тот же покосившийся домишко соседа за окном. Она и сама отличалась внутренней свободой — это ей, очевидно, от бабки перешло. Да и кочевники — особое племя.
