В Сарапульском Окрздравотделе мне сообщили, что в Рябовском районе один крестьянин, желая доказать безвредность спорыньи, съел около стакана чистой спорыньи и — на другой день умер[257].
В Марийской Автономной Области в 1929–1931 гг. «явления отравления спорыньей были, как известно, настолько выражены, что потребовали специальных мер Облздрава (посылка санитарно-просветительных отрядов). Эрготизм особенно отмечался в Горно-Марийском районе»[258]. Но спорынья все еще оставалась в народном представлении предвестницей не «глада», как у Гоголя, а урожая: «Если появилась спорынья, то урожай будет, так как хлеб спорится. Шуйск. Влад. 1931»[259].
В местах, где сильная эпидемия прошла недавно, и ее последствия были видны наглядно — вот только там о вреде спорыньи знали и помнили. Например, уроженец уральской деревни Горка Куединского района (1918 года рождения) рассказывал, что у них в компании деревенских детей были и такие, у которых вместо рук или пальцев «торчали кости». Потом все эти дети умерли. И в этой деревне крестьяне старались избегать употребления спорыньи. Зерно с рожками отбирали и уничтожали, несмотря на голод, а на местах, где злаки поражались спорыньей, старались зерновые культуры не сажать. Дети ходили по полям и убирали колоски с рожками. Но такой наглядный гангренозный вариант проявления болезни встречался в России относительно редко.
Те же, кто еще не сталкивался с последствиями отравления вживую, продолжали быть в неведении. Я разговаривал с людьми, которые ели спорынью в 1946–1947 гг. в Ярославской области во время известного массового голода. Деревенские дети переплывали на лодках Волгу, чтобы собрать рожки, «столбики» и сгнившую картошку, из которой пекли «тошнотики». Спорынью ели пригоршнями, и никто никаких симптомов отравления не замечал, а о ее вреде даже не догадывались. Женщина, чье детство прошло в тех краях, будущий психиатр-нарколог, став студенткой, была поражена, как это спорынья может быть ядовита — ведь она ела ее несколько лет без всякого вреда!
Зато в Сибири в те годы спорынья уродилась совсем другая. Например, в селе Инченково Кемеровской области в 1946 году отравились спорыньей 160 работников колхоза «Огонек», восемнадцать из которых умерло[260]. Сколько в то время было подобных вспышек — неизвестно, информация не распространялась. Подобные случаи априорно предполагались диверсиями, расследовались органами госбезопасности, а масштабы отравлений и смертность от них (чаще виновна была даже не спорынья, а фузариоз зерновых) и непосредственно от голода власти пытались скрыть. Вероятно, за время голода 1946–48 гг. в России, Украине и Молдавии погибло не менее миллиона человек[261].
Последствия эпидемий в те годы, когда спорынья урождалась с большим количеством алкалоидов или с «удачным» их составом, могли быть очень серьезными, особенно с учетом того, что полностью излечится от отравления обычно уже не возможно. Как отмечал Максудов: «Jahrmarker, осматривая больных рафанией, пришел к выводу, что в результате отравления спорыньей образуется особая конституция (Ergotismuskonstitution), которая остается на всю жизнь, а д-р Колотинский утверждает, что эпидемия эрготизма в значительной степени способствует вырождению населения»[262]. Те же, кто оставался живым после отравления, все равно обычно умирали в течение нескольких лет или доживали свой век с нарушенной психикой. Тучек (Tuzek), обследуя переболевших шесть лет спустя после эпидемии, в 1886 году, отметил, что значительное количество из них уже умерло, а большой процент являл картину слабоумия. В той же деревне Суюрки (Суюрка), где, как сообщал процитированный выше Максудов, никто в спорынью не верил, побывал и проф. Выясновский: «Отмечу между прочим, что из группы больных, болевших до 12 месяцев и больше, в этой деревне в живых осталось на лето 1935 г. лишь 2 человека; остальные же все умерли»[263].
Дай, Господи, спорыньи и легкости и доброго здоровья
Словарь русских народных говоров, 1965
Надо все же заметить, что у крестьян, кроме народного отождествления счастья-успеха-урожая и спорыньи, были и некоторые объективные основания не верить в ее вред. Эти основания считать «мать ржи» не ядом, а прибавкой к урожаю, были вполне эмпирические — спорынья действительно смертельна не всегда, но в этом-то и есть ее главная опасность. Неядовитая или мало ядовитая спорынья усыпляет бдительность. Ее вред неявен. Если бы спорыньей травились всегда, без исключений и быстро — либо вымерли бы все, кто питался хлебом из «рогатой ржи», либо окончательно убедились в ее вреде и приняли меры. Но спорынья непостоянна. Каждый новый урожай — своеобразная «русская рулетка»: сколько именно будет спорыньи в урожае, и насколько будет она в этот раз ядовита или галлюциногенна. При этом «игроки» не только сомневались в том, что «барабан лет» заряжен боевыми патронами, но и, наоборот, считали наличие спорыньи в урожае особой удачей. А ведьмами, магически отбирающими урожай («урожай ушел на пережин», «прожин»), полагали знахарок, собирающих на полях спорынью для абортов или повивальных дел.
