Эухенио взял сигарету. Он давно заметил, что любое беспокойство легко снимается, если занять себя какой-нибудь ерундовой, механически выполняемой работой. Он медленно затянулся, набрал полный рот дыма, потом постепенно выпустил его и, уже овладев собой, совершенно спокойным голосом спросил:
— Так что же, Хуан никогда не спрашивал, не хочется ли вам иметь любовника? Вернее сказать, никогда не намекал, что вам нужно завести себе любовника?
— Нет…
— Тогда почему же вы сегодня пригласили меня? Хотите изменить мужу… И выбрали меня?
— О нет, Эухенио! Какая дикость! Хуан очень хороший. Он целый день занят…
— И потому что он хороший и целый день занят, вы приглашаете меня на чашку чаю?
— Ну что в этом плохого?..
— В самом деле, ничего плохого. Одно только — вы рискуете столкнуться с нахалом, который попытается уложить вас в постель!
Леонильда, не сдержавшись, даже подскочила на кресле:
— Я бы закричала, Эухенио, не сомневайтесь. Ведь я скучаю, но при этом занята целый день. Мне просто тошно сидеть одной в четырех стенах. Ужас какой-то! Вы понимаете, какие мысли бродят в голове у женщины, весь день запертой в четырех стенах своей квартиры?
Она начинала бунтовать. Следовало поостеречься.
— А он не замечает, что с вами происходит?
— Замечает…
— И что же?
— Так это ведь муж…
— А почему вы не развлекаетесь чтением?
— О, пожалуйста, оставьте. Книги — это кошмар. Что мне читать? Из книг разве можно что-нибудь почерпнуть?!
Теперь она удобно уселась в глубоком кресле и при слабом освещении казалась грустной, а кожа у нее стала матовой. С тоской в голосе она открыла ему свое сокровенное желание:
— Знаете, Эухенио, мне хотелось бы жить совсем в другом месте…
— Где же?
— Не знаю. Мне хотелось бы ехать и ехать, даже не думая, где поселиться. А вместо этого… Хотите знать, что делает Хуан, когда возвращается домой? Принимается читать газеты!
— В газетах много очень интересных новостей.
— Знаю, знаю… Какой же вы шутник! Он читает газеты и на все мои вопросы односложно отвечает «да» или «нет». Вот так мы разговариваем. Нам нечего сказать друг другу. Как мне хотелось бы куда-нибудь уехать, далеко-далеко… Сесть в поезд — пусть льет дождь, — обедать на вокзалах, в ресторане. Не подумайте, Эухенио, что я сошла с ума…
— Да я ничего не думаю…
— А он — наоборот, его с места не сдвинешь, только когда я уж вовсе не выдерживаю, соглашается поменять квартиру. Похоже, он пришит к дому. Вот именно, Эухенио, пришит к дому. Кажется, все мужчины, достигнув тридцати лет, не хотят уже с места сдвинуться. А мне хотелось бы куда-нибудь уехать далеко. И жить, как живут киноактрисы. Как вы думаете, о жизни киноактрис правду пишут в газетах или нет?
— Правду… процентов на десять.
— Вот видите, Эухенио… именно так мне хотелось бы жить. Но теперь это невозможно.
— Конечно, конечно… И все-таки, зачем вы меня пригласили?
— Просто хотелось поговорить с вами. — Она тряхнула головой, как бы отгоняя от себя некстати появившиеся мысли. — Нет, я никогда не смогла бы изменить Хуану. Никогда. Избави бог. Вы поймите… Вдруг узнали бы его друзья… Какой для него позор! А вы, вы первый же сказали бы: «Супруга Хуана изменяет ему, и не с кем-нибудь, а со мной…»
— А вам не хотелось, чтобы вас поцеловали?
— Нет.
— Вы уверены? — Эухенио не мог скрыть лукавой улыбки и продолжал настаивать: — Не знаю почему, но мне кажется, что вы лжете.
На минуту Леонильда смутилась. В глазах у нее был испуг, словно бы она внезапно оказалась где-то высоко-высоко и земля ускользала у нее из-под ног. Если бы Эухенио и задался целью уяснить себе, в чем тут дело, сейчас это было невозможно. Она выглядела теперь более утонченной в этой непостижимой прозрачности, паря где-то высоко над землей, под самым небом.
— Пообещайте мне никому не рассказывать, хорошо?
— Конечно.
— Ну так вот — однажды один друг Хуана поцеловал меня.
— Вы хотели, чтобы он вас поцеловал.
— Нет, вышло все… совсем случайно.
— Ну, и вам было приятно?
— Тогда я ужасно рассердилась. И сразу его прогнала. С тех пор прошло уже несколько лет.
— А он больше к вам не приходил?
— Нет… Ох, вы плохо обо мне подумаете!
