Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - страница 132

Я говорил себе: «Со временем благодаря этим усилиям я стану таким же, как Виктор, Альберто, Ирене или сеньора Лоайса. Тогда я смогу насладиться счастьем. Неважно, что старуха, раздувшись от гордости упивается собственным лукавством: „Хоть он и женат, а я все-таки его приручила!“ В конце концов я стану таким же нулем, как любой из них, и тогда буду счастлив».

Ирене догадывалась о том, что со мной происходит. Понимала, что в душе влюбленного идет борьба и что он не жалеет сил для собственного поражения. Это была жестокая борьба, но девушка верила, что победит.

Разве не сообщал я ей свои самые тайные мысли, разве не делился самыми подспудными переживаниями? Всегда рассказывал обо всем хорошем и плохом, что думал о ней. Я не позволял себе нечестной и темной игры. Многие из приведенных здесь рассуждений появились у меня уже после нашего разрыва.

Иногда мы сидели после ужина в патио, среди вазонов с кустами, и Ирене, прильнув ко мне, говорила:

— О, если б ты знал, милый, как мама тебя любит! Она понимает, какой ты добрый и как ты меня любишь.

— А я? Да мне иной раз хочется целовать ей руки и звать ее мамой.

И я говорил это искренне.

Однажды, желая подтвердить подлинность моих добрых чувств к сеньоре Лоайсе, я заявил ей:

— Позвольте мне с нынешнего дня называть вас мамой.

Никогда мне не забыть потрясения, ярости и стыда, которые я испытал в тот момент, когда впервые вместо «сеньора» сказал «мама».

И всякий раз, как я произносил это слово, меня захлестывала волна отвращения, так что у меня дрожали губы. Потом я понемногу отказался от такого обращения, поняв, что из песка стену не построишь.

Куда я шел? Чего хотел?

В раздражении придумывал я разные нелепости, чтобы озадачить мать и дочь, и иногда мне удавалось застичь их врасплох.

Как-то вечером я горячо спорил с Ирене, и вдруг в гостиную вошла сеньора Лоайса. Уставившись на нее, я произнес:

— Видите ли, сеньора, я хочу вас предостеречь. Не отпускайте девочку ко мне в город одну…

Ирене, которая все оттягивала свою окончательную капитуляцию, метнула на меня с вертушки у пианино, где она сидела, взгляд, полыхнувший гневом. Щеки ее вспыхнули от негодования, ноздри раздулись. Сеньора Лоайса ловко отбила мою атаку:

— А вы ревнивы, Бальдер. Но не беспокойтесь. Когда девочка ездит в город, я всегда ее сопровождаю.

Я не стал продолжать. Это было бы глупо. Цели своей я достиг, ибо показал Ирене, что близостью она меня не свяжет, и заранее оградил себя от несправедливых упреков, когда она станет наконец моей, а это событие было уже настолько неотвратимо, что я сам подсознательно день за днем отдалял его.

Тем не менее мой эффектный выпад вселил в меня малую толику уверенности в себе.

Оказавшись во власти Ирене, за которой стояла ее мать, я должен был или превратиться в полного идиота, или, Наоборот, дать им бой и подчинить их себе.

У меня имелось достаточно доказательств того, что все мои друзья, ступившие на сумрачный путь, погибли безвозвратно или очутились полностью во власти своих любовниц, так что о спасении им нечего и мечтать.

Может, и мне грозит то же самое? Защитит ли меня инстинкт самосохранения?

Мне все еще любопытно было подвергнуть психологическому испытанию нас с Ирене. Как поведет себя девушка? Из каких черт складывается на самом деле ее характер?

Эта алхимия человеческой души, загадочной, почти непостижимой, влекла меня необычайно.

Немного позже вы узнаете, как мой инстинкт самосохранения и способность к анализу помогли мне проникнуть в герметически закупоренный мир этой девушки и как, несмотря на великую любовь к ней, я доказал, что я сильнее.

Но это был результат страшной, жаркой битвы.

Ирене идет плечом к плечу с Бальдером, сжимая его руку, продетую под ее локоть, своей ручкой, затянутой в перчатку.

Вдруг за поворотом показывается навес, крытый оцинкованным железом. Пыхтит паровая машина лесопилки, в голубое небо уходит кроваво-красная труба, за проволочной оградой видны сложенные в штабеля доски, просыхающие на солнце.

Ирене поворачивает голову над горностаевым воротником, смотрит на Бальдера, тот отводит от ее слегка разрумянившейся щеки черный, как смоль, локон.