Он безумно счастлив рядом с этой простодушной девушкой, которая сейчас, склонившись над ним, целует ему руки.
— Девочка! Ну что ты делаешь?
Ирене смотрит на него с улыбкой, ее влажные глаза полны нежности. Взгляд Бальдера случайно падает на нотную тетрадь:
— Почему ты мне не сыграешь «Танец огня»?
Она с такой готовностью вскакивает и бросается к пианино, что, когда она усаживается на вертушку и кладет ноты на пюпитр, Эстанислао тоже встает и подходит к ней. Теперь он целует ей руки.
— Милый!
— Девочка, я никогда-никогда не оставлю тебя, что бы ни случилось.
Ирене, обернувшись к нему, благодарит его блаженной улыбкой, берет ласково за подбородок и указывает ему на диван, где он и устраивается, пока она играет арпеджио.
Оба молчат. Девушка слегка горбится над клавиатурой, поводя плечами. Вдруг локти ее отделяются от корпуса, и на Бальдера льются симметричные струи огненного дождя. Закорючки нот заполняют невидимую пентаграмму в его мозгу, существующую там извечно для того, чтобы теперь на ней отпечатывался чарующий его пламенный ритм.
Бальдер закрывает глаза. Он чувствует, как лицо его съеживается, точно лимон у огня.
Внезапно он попадает в пустыню, усыпанную голубоватыми чешуйками. Огненно-красные холмы загораживают мертвый горизонт, погруженный в черно-желтый, словно битум с чертополохом, мрак. Яркая звезда прочерчивает небесную твердь, хрупкую и синюю, как кристалл медного купороса. Где-то невидимая колдунья бьет в медный чугунок, цыгане с бронзовыми лицами, в зеленых плащах, идут по полю, направляясь к сиреневым холмам. Вдруг в глухой стене открывается окошко, и Бальдер видит в нем косматую голову старухи. Эстанислао «знает», что это ведьма шлет проклятия и горестно вопит, потому что на рассвете ее сына казнят, железный ошейник гарроты сломает ему шею.
Бальдер отдается ощущению счастья, которое порождает в нем музыка, он как бы раздваивается. Его призрачный двойник осторожно танцует на пуантах. Женщина — он узнает в ней Ирене — закрывает лицо руками.
Эстанислао возвращается к действительности. Девичьи пальцы быстро и легко скользят по слоновой кости клавиш. Ее нога нажимает и отпускает педаль.
Бальдер восхищается ее умением, ее тщательно причесанными волосами, которые на затылке расходятся, образуя светлый треугольный пробор, и двумя пышными волнами падают на грудь; он думает о том, сколько добрых намерений сеет она в его душе каждым своим поцелуем, и всецело отдается во власть плещущего моря звуков.
Желтые нотки пианиссимо кажутся ему звуками мавританской флейты, потом мелодия, нарастая, бьется в судорогах синкоп, пока не сливается в одну исступленную высокую ноту — это кульминация страсти, которая вдруг прерывается глухим ударом, за которым следует другой, удары все учащаются, переходят в набат, в огненный вихрь; Бальдер думает: «Какая сила в ее руках!» Затем неистовство крешендо стихает, звуки замирают, лишь красная птичка стучит клювом по тонкому стеклу. Затаенная жалоба сменяется нежной мольбой, но вдруг в смутной дали на фоне желтых проблесков в черном, как битум, мраке, вновь вспыхивает буйное красное пламя, гостиную сотрясают ритмичные удары — колдунья обеими руками бьет в медный котелок, и когда Ирене оборачивается к Бальдеру, щеки ее горят, а лучистые глаза спрашивают:
— Ну как?
Бальдер думает: «Способного молодого музыканта нельзя перехваливать»; и, вместо того чтобы дать выход своему восторгу, замечает чуть ли не придирчиво:
— Хорошо, девочка, но я слышал эту вещь на пластинке в исполнении Брайловского, у него такое туше, будто вся мелодия — вариация одной-единственной ноты…
— Да, это верно, тут все дело в легато. Мне не хватает техники. Зулема знает одного профессора… кажется, очень хорошего… Но, милый, я совсем забыла! Мама сказала…
Неожиданная мысль пронзает мозг Бальдера. Он вскакивает, подходит к Ирене, медленно поднимает руку и кладет ее девушке на плечо.
— Послушай, Ирене… буду я с тобой или нет, ты непременно должна продолжать заниматься музыкой. Понимаешь? Непременно. Ты должна добиться, должна добиться успеха, понимаешь?..
