— Да, конечно… Это логично.
Бальдер думает: «У него все повадки, как у тех, кто направляет неосмотрительных на Сумрачный Путь. Может, это дракон в образе механика?»
— …ибо если, с одной стороны, вы еще не разведены, а с другой — теперь вам нужна свобода, зачем же продолжать влачить оковы супружества, раз вы с женой не ладите?
«Этот человек — самый заправский сводник. Ему-то что за дело, женат я или нет? Бог мой… До чего я дошел!»
Зулема вдруг восклицает:
— Смотрите-ка, Бальдер! У вас с Родольфо одинаковый вкус по части галстуков.
«Родольфо — это любовник номер один», — думает Бальдер.
У него ощущение, что он оказался в атмосфере кошмара. Ирене молчит, Зулема молчит, механик, медоточивый и категоричный, разглагольствует. Бальдеру хочется крикнуть, чтобы его оставили в покое, не мучали больше, что он сделает все, чего они от него хотят, да-да, он разведется. Почему этот холодный человечек так упорно вмешивается в чужие дела? Не разумнее ли было бы…
Ирене тихонько говорит:
— Альберто, уже поздно… Как бы мама не заподозрила…
— Если хочешь, я тебя провожу… — предлагает Зулема.
Щедрый механик расплачивается. Встает. Все идут к двери.
Зулема намекает на свидание:
— Завтра вечером мы идем в кино. Пойдете с нами, Бальдер?
— А вы пойдете, Ирене?
— Да, конечно… Постараюсь, если мама разрешит.
Бальдера мучает любопытство.
— Вы держите механическую мастерскую?
— Да… всего понемножку… обмотка… зарядка аккумуляторов… думаю наладить вулканизацию. Впрочем, еще посмотрим, ведь вулканизация — это самостоятельный отдел.
— Как-нибудь загляну к вам, хорошо?
— Когда угодно, сеньор инженер… А как у вас идет работа?..
— Плохо… Ничего не делаю.
— Значит, завтра вечером…
— Да… в девять… на Ретиро…
Они выходят на перрон.
Альберто и Зулема поворачиваются к ним спиной. Ирене, прильнув к Бальдеру, жмет его руку.
— Милый… Как я счастлива сегодня!
— Как ты думаешь, я понравился этим людям?..
— О да, конечно, они очень добрые. Ты увидишь, они нам помогут.
Слышатся два удара колокола.
Альберто оборачивается к ним и говорит с улыбкой, чуть ли не смущенно:
— Глядите, инженер, не опоздайте на поезд.
Внезапно все смотрят друг на друга с приязнью: Ирене, Бальдер, Зулема и Альберто. Никто из них не мог бы определить, что произошло у него в душе, но все считают себя теперь друзьями.
Два свистка прорезают воздух.
— До завтра…
— В девять, да, в девять…
Бальдер садится в вагон. Ирене, Зулема и Альберто бурно машут на прощанье руками, будто провожают его в долгий и опасный путь.
Поезд медленно отходит, шипя сжатым воздухом. Три руки продолжают махать, пока платформа не исчезает за поворотом.
Из дневника героя нашей истории
оя дружба с Зулемой и ее мужем росла, по мере того как любовь к Ирене все больше возвышала мою жизнь, так что я всерьез стал думать о разводе.
Чтение романов привело меня к почти вакхическому определению любви.
Любовь выходила за пределы долга, она представлялась мне огненной колесницей, которая подхватывает тебя с поверхности земли и мчит в заоблачные выси опьяняющей страсти. Церковные живописцы представляли подобное состояние духа, изображая души в просторных туниках, с тонкими чертами лица на краю зеленоватой межзвездной бездны.
Я подсознательно искал предлога возвысить свое существование и обрести смысл жизни, которая была у меня не высокой и благородной, а мелкой и однообразной. И в серых буднях женатого человека щедрая любовь Ирене вновь пробудила во мне ощущения, каких я не испытывал с юношеских лет.
У ног ее, как океанские валы о волнорез, разбивались волны моих чувств. Я звал ее сестренкой и мамочкой. Простодушный, как все новички в любви, я думал, что открыл новый континент. Ни одно человеческое существо не проникало в него до меня. Ряд не зависящих от моей воли обстоятельств благоприятствовал этой любви, и она достигла необычайной силы.
Зулему приняли хористкой в театр «Колон». Ссылаясь на работу, она оставила свой дом в Тигре и перебралась в пансионат в центре города, неподалеку от театра. Несчастный Альберто жертвовал собой, совершая ежедневно по два рейса туда и обратно на поезде и на трамвае, чтобы позавтракать и поужинать с женой. Зулема извлекла из глубин своего эгоизма такую наивную фразу: