Скатались мы и в четвертую здешнюю страну — сухое степное Эро, только уж она-то меня не впечатлила нисколько. Одноименная столица — просто вторая Бразилиа, такой же стеклянно-бетонный новодел, глинистая степь гола и бестравна круглый год, а знаменитое силиконовое производство обогатило меня всего-навсего ноутбуком в весе пера.
— Здесь тоже есть потайное дно, — обмолвилась Селина мне в утешение. — И называется оно — самое влиятельное в Динане Зеркальное Братство.
— Сказка.
— Ровно в той же степени, что и Ночной Народ, — отбрила она. — В Европе и Америке к Братству относятся так же, как к масонам или розенкрейцерам, типа «было и прошло — да и слава Богу». Сказки рассказывают, да, верно, — само Братство этому в помощь. Но в Динане любой ребенок понимает больше.
— Это… можно потрогать руками?
— Вы уже это делали. Холодное оружие. Книги. Компьютеры. Даже та икона.
— И только?
— О, вы заинтригованы. Понимаете, Оддисена, или Братство Расколотого Зеркала, — это наша всеобщая романтическая обыденность. Та сила, которая стабилизирует. О ней говорят, что начало ее — так называемые века феодальной раздробленности, когда на Руси писалось «Слово о полку Игореве» и когда…
— Земля моего Амадео, — вставил я.
— По справедливости, от самого изобилия мелких княжеств, графств и прочих земель никто не страдал. И не оно послужило стимулом; и даже не угроза извне, которая сплачивает и прочее в том же духе. Таковой здесь не было — море мешает. И не желание сплотить и унифицировать. Вы же видели, католичество, ислам и иудейство у нас в одной упряжи ходят. Всякий гордится родной кочкой, но соседнюю выпуклость на ровном месте своей вотчиной не считает. Это у нас уж искони повелось.
— Чем же занимается эта Оддисена?
— Оберегает любое своеобразие, скажем так. Но лишь пока оно не грозит нарушить гуманитарный гомеостаз.
— Ха!
— Не делит между хорошим и дурным, но изо всего извлекает прок для себя. В каждом живом и неживом создании видит часть великой космической голограммы, которая, по общему определению голограммы как артефакта, отражает весь мир целиком.
— Может быть, не надо испытывать на прочность мое знание местного эсперанто — оно вот-вот скончается от напряжения, — взмолился я. Но отлично понял: мне предлагали защиту. Возможно, сотрудничество. Вряд ли прямую выгоду.
Потом мы расстались. И более всех чудес Динана меня удивили те слова, что Селина сказала на прощание:
— Представьте себе, Римус, это ведь я вас использовала в своих корыстных целях. Вы были моим ночным стражем. Бодигардом, как нынче говорят. В жизни у меня не было никого лучше: всевидящий, всеслышащий, практически неуязвимый — и на свой лад безопасный.
— Безопасный… Это вы про меня?
— Я разве не говорила? Смерть — не самое худшее, что может приключиться с жизнью в ее течение и продолжение. По нашим религиозным понятиям, она не наносит ущерба ничему из того, что истинно. А если перейти на личности — хм. Когда-то, лет двадцать назад, я была персоной. С самых тех пор ко мне приставляют людей. Ну и нет у меня к ним, нонешним, доверия: если бы я сама их нанимала, они были бы верны хотя бы деньгам или своему профессиональному реноме. Бы, если и кабы. Их ведь непонятно для чего присылают: то ли отшить, то ли пришить.
Я, в свою очередь, снова предложил ей Кровь — как плату или отплату.
— Это запрещается…(«Какой дефицит, однако!» — хихикнули ее мысли.) Я же сам и запрещал. Но кто меня заставит соблюдать правило? Да, я понял, это в ваших глазах — дар из ящика Пандоры (не той, что моя любимая, в душе воскликнул я сам), но ведь мир течет и изменяется, и мы меняемся вместе с ним.
— Спасибо, — ответила она вполне серьезно. — Никогда не говори «никогда», уж этому меня крепко обучили. Кто знает, куда нас обоих заведет Великая Игра мироздания?
На прощание я показал ей (точнее, внушил), как она может связаться со мной ментально. Некий пеленг, по которому я смогу идти, как по лучу.
Но не ожидал, что меня вообще позовут — и тем более так скоро.
…Зов. И в нем горький запах давно предвидимой беды.
Я услышал его сквозь сон, и сон этот породил чудовищ. Виделся мне тот лэнский донжон в виде тюрьмы, старуха вместо красавицы и ее пленение. Пламя, который спускается вниз по хрусталю. Я в ужасе выдираю из окна решетку — и камни обрушиваются, выплескивая огонь прямо мне в лицо…
