Сопровождаемые помощником, специалистом по расследованию места преступления из линчёпингской полиции, они осторожно приближаются к трупу, ступая в чужие следы.
Карин интересуют чисто технические моменты. Она будто не видит голого человека на дереве прямо перед собой, избегает смотреть на его жир, кожу, то, что когда-то было лицом. Подавляет все предчувствия и ощущения, которые, подобно неслышному зловещему шепоту, родившись в распухшем мозгу мертвеца, медленно опускаются на город, поле и лес; этот сдавленный плач, который, пожалуй, можно заглушить одним способом.
А именно, дав ответ на вопрос: кто это сделал?
Карин, что видишь ты?
«Я знаю, — думает Малин, — ты видишь объект. Набор деталей, аппарат, из которого нужно извлечь записанную историю».
— Вряд ли он попал туда без посторонней помощи, — рассуждает Карин, стоя почти под самым трупом.
Она только что фотографировала следы обуви вокруг дерева, прикладывала к ним линейку — даже если это следы их собственные или Петера Лидберга, что наиболее вероятно, они должны быть изучены.
— Как ты думаешь, давно он умер? — вместо ответа спрашивает Малин.
— Трудно сказать, судя только по его внешнему виду. Я стараюсь избегать необоснованных предположений. На такие вопросы можно ответить только в прозекторской.
Этого и следовало ожидать. Малин переключает внимание на солнечный загар Карин, на ее теплый пуховик и на то, как пронизывает ветер ее собственную куртку — дешевку из «Стадиума».
— Мы должны обследовать почву, прежде чем спустим его, — говорит Карин. — Нужен нагреватель, как у военных в Кварне. Натянем тент, так мы избавимся от всего этого снега.
— А болото не получится? — спрашивает Малин.
— Только если нагреватель будет работать слишком долго. Аппарат привезут через несколько часов. Если, конечно, он не задействован в другом месте.
— Но ему нельзя так больше висеть, — беспокоится Малин.
— Сейчас минус тридцать. При таком морозе с телом ничего не произойдет.
Зак оставил мотор работать на холостом ходу, и разница между температурой в салоне и снаружи составляет верных сорок градусов. От тепла человеческого дыхания боковые стекла заиндевели.
Малин садится на пассажирское сиденье, и Зак немедленно шипит:
— Закрой дверь! Фру Юханнисон уже закончила?
— Ей нужно связаться с Кварном и получить оттуда агрегат.
Прибыли еще две патрульные машины, и сквозь морозный узор на стекле Малин видит Карин, дирижирующую одетыми в форму полицейскими.
— Теперь мы можем ехать, — говорит Зак.
Малин кивает.
Когда они снова проезжают садоводство в Шёвике, Малин настраивает радиоприемник на волну Р4. Ежедневно с семи до десяти ее давняя подруга Хелен Анеман ведет там программу.
Часы на приборной панели показывают 8.38.
Сразу же после «А Whiter Shade of Pale»[13] всплывает мягкий женский голос: «Я только что заходила на новостной сайт „Коррен“. Сегодня необычный день, дорогие радиослушатели. И я имею в виду не мороз. На дубе посреди равнины в окрестностях монастыря Вреты полиция обнаружила голого мертвеца».
— Быстро! — Голос Зака перекрывает радио.
— Это Даниэль, — отзывается Малин.
— Даниэль?
«Хотите начать день с чего-нибудь душещипательного? — продолжает бархатный голос. — Зайдите на сайт „Коррен“. Там можно увидеть фотографию странной птицы на дереве».
Даниэль Хёгфельд откидывается на спинку стула — и гибкая офисная мебель послушно откликается на его движения.
Покачивается, словно дедовское кресло-качалка в доме на балтийском побережье полуострова Викбуландет; дом сгорел почти сразу после того, как бабушка легла в больницу и там окончила свои дни. Даниэль смотрит в окно на улицу Хамнгатан, потом обводит взглядом коллег, скучающих за своими компьютерами. Большинство из них равнодушны к работе, они довольны тем, что имеют, и очень, очень устали.
«Для журналиста самый страшный яд — это усталость, — думает Даниэль. — Он просто убивает.
Но я не устал.
Нисколько».
Он пишет статью о человеке на дереве, и дело доходит до Малин.
«Малин Форс из полиции Линчёпинга не рассказывает кому попало…»
Кресло качается туда-сюда.
Даниэля охраняют, как и большинство журналистов, пишущих на криминальные темы.
