Энтон посмотрел на нее сверху, бровь его удивленно поднялась.
— По-настоящему, конечно. Он не одобрял, что она выбрала шведского дипломата, которого встретила при дворе, и возражал, чтобы она уезжала далеко от дома. Говорил, что ей там будет одиноко и некому ее защитить. Грустно, но он оказался прав.
— Как тяжело, что семьи распадаются от разногласий. У нас всех так мало времени, чтобы побыть вместе.
— Розамунда, — нежно произнес Энтон, перекладывая вожжи в одну руку, а другой обнимая ее за плечи, — сегодня не время для меланхолии! Мне грустно, когда вы грустите…
Розамунда засмеялась, устраивая голову у него на плече.
— Как же я могу грустить, если я с вами? Это только…
— Что — только?
— Ну, так трудно признать, что ты не прав, а родители правы. Ваш дедушка был прав в своем ужасном предсказании. А я теперь признаюсь, что рада совету своего папы.
— Что же он вам посоветовал?
Розамунда помнила слова отца: «Когда ты встретишь того, кого полюбишь по-настоящему, ты поймешь, что мы с матерью имели в виду». Как же она тогда разозлилась! Теперь она понимала, как он был прав. Ее чувства к Ричарду были девчоночьей увлеченностью, светом маленькой свечки в сравнении с ее чувствами к Энтону. Сколько им отведено времени? Две недели? Месяц?
— Мой папа сказал, что когда-нибудь я найду свое собственное место, то, которое предназначено именно для меня.
— Ты это нашла при дворе? Розамунда рассмеялась:
— Нет, не при дворе. Я не такая хитрая, чтобы продержаться здесь долго. Но я думаю, что где-то близко… А вы, Энтон?
Он плотнее прижал ее к себе:
— Я думаю, что тоже должен быть близко. Сани обогнули поворот замерзшей реки, поднялись на берег, и перед ними открылась фантастическая картина: ровное пространство берегов было очищено, и на нем сооружены высокие зеленые и белые шатры, внешняя — входная — сторона которых была открыта. На шестах развевались королевские стяги, трепетали блестящие ленты — зеленые, белые, красные — с вышитыми на них золотом розами Тюдоров. Костры полыхали оранжевым пламенем, и от них расплывались волны тепла, которые чувствовались даже на таком расстоянии.
— Снежный банкет! — обрадовано воскликнула Розамунда. — Как замечательно! Оказываете и вы правы.
— Знаю, я всегда прав, — ответил он, хитри улыбнувшись. — Но в чем я прав сейчас?
— Что сегодняшний день не для грусти. Рождество все-таки, и мы должны веселиться.
— О! Уверен, это я смогу!
Он быстро наклонился и поцеловал ее, пока никто не видел; губы его были теплыми и нежными. Розамунда хотела обнять его, прижаться к нему. Но он вдруг спрыгнул с саней, залез рукой под сиденье и вытащил полотняную сумку.
— У меня есть подарок для тебя в честь праздника.
— Подарок?! — вскрикнула от удовольствия Розамунда. — Какой?!
— Открой, посмотри, — улыбнулся он.
Она подтянула сумку к себе, гадая, что бы это могло быть. Украшения? Шелк? Книги? Но из сумки выпала пара новых сверкающих коньков! Как у Энтона, только миниатюрные.
— Коньки?! — восторженно выдохнула она, поднимая их к свету.
— Специально для тебя, моя дорогая. Оказалось, совсем непросто найти в Лондоне кузнеца, который мог бы сделать их.
Розамунда бережно держала коньки, поглаживая их:
— Какие красивые! Спасибо, Энтон.
— Скоро ты будешь настоящей шведкой!
Она рассмеялась и с сожалением в голосе проговорила:
— А у меня для тебя подарка… нет.
— Как бы не так! — прошептал он, нежно улыбнувшись. — Этой ночью ты сделала мне восхитительный подарок!
Щеки Розамунды запылали. А Энтон поцеловал ее снова, взял у нее коньки и опять засунул их под сиденье. Потом он поднял ее, поставил на землю и отвел на предназначенное ей место в шатре. Здесь они разошлись; он сел со шведами, а она — за стол с фрейлинами, чуть ниже королевского.
— У тебя щеки прямо горят, — прошептала Анна.
— Правда? Должно быть, от холодного ветра, — ответила Розамунда, беря кубок с вином, чтобы удержаться от глупого хихиканья.
— Ну, конечно же, ветер-то зимний! — хитро улыбнулась Анна. — Нам тебя теперь надо звать «Розочка»!
— А что у тебя? Ты, кажется, уладила свои ссоры с лордом Лэнгли, что бы там ни было?
