Внутри, в карантинной части, Маргарета повесила обе свои шинели у двери. Люциуш увидел, что Жмудовский и два человека, с которыми он не успел познакомиться, уже заняты. На плитке в углу кипел котел с бульоном. Воздух был тяжелый, спертый, влажный. Раненых раскладывали на соломенные тюфяки вокруг огня, и Маргарета быстро переходила от одного к другому, задавала вопросы, щупала пульс.
Из четырнадцати человек восемь были мертвы и уже окоченели. Один солдат замерз сидя, в лохмотьях одежды, с широко разинутым в крике ртом. Люциуш не мог оторвать от него глаз. Он никогда не видел такого крика, таких зубов, сверкающих в алой пещере рта…
– Боже мой.
– Доктор.
– Но он…
– Доктор, прошу вас, не таращьтесь, идем. – Маргарета взяла его за рукав.
– Но у него нет челюсти, это…
– Он мертв. Он с Богом. Не с нами. Пойдемте скорее.
К этому моменту живых уже отделили от мертвых. Осталось три огнестрельных ранения в руки и ноги; две травмы головы; ранение в живот. Почти у всех были обморожены конечности. Маргарета накрыла их одеялами и велела дать бульону тем, кто мог пить.
– Разве не надо их в операционную? – спросил Люциуш.
Она помотала головой:
– Не сейчас. Они должны согреться; надо уничтожить вшей. Если нет сильного кровотечения, доктор, мы их сначала приводим в божеский вид. Со вшами мы в церковь никого не пускаем. Последний пациент, занесший в церковь вошь, убил четырнадцать солдат и трех сестер. Я не могу позволить, чтобы такое повторилось.
Жмудовский стал раздевать солдат одного за другим, скрести их щеткой, которую опускал в ведро с мыльной пеной, и потом переправлял их, трясущихся от холода, во вторую комнату, поменьше, где их быстро закутывали в чистую одежду с белым налетом хлорной извести.
Присев на корточки возле солдата, стонавшего от раны в живот, Маргарета подозвала Люциуша.
– Видите? – сказала она, поднимая руку больного с ошметками кожи под ногтями. – Он чешется. Это, пан доктор, и есть Зверь.
На мундире были вышиты саперские шевроны. Под одеждой кто-то запихал в рану носок, обеденные салфетки и фотографии; когда Маргарета их вынимала, Люциуш увидел полчища вшей, падающих на пол неровными комками. На другом конце комнаты раздался крик; Люциуш обернулся и увидел, что пациент с травмой головы встал и направляется к двери. Маргарета ринулась к нему, Люциуш остался на месте. На распластанном перед ним теле он увидел последний слой – женскую шаль в засохшей крови, приклеившуюся к животу солдата. Он начал отдирать ее, и внезапно его руки наполнились внутренностями. Маргарета возникла у него за плечом.
– Вы что сделали? О Матерь Божья! Никогда – никогда не снимайте последний слой, если не готова новая перевязка. Да еще на животе! Господи.
Он попытался удержать кишки, чтобы они не валились на пол, но они продолжали вылезать горячими мокрыми свертками. Сапер начал задыхаться. Люциушу казалось, что на его глазах происходит метаморфоза, что человек выворачивается наизнанку.
– В сторону, доктор!
Люциуш отступил; рукава его намокли в перитонеальной жидкости. Маргарета схватила чистый бинт, подобрала кишки солдата одним движением и запихнула их обратно, внутрь, несмотря на налипшую на них грязь. Она продолжила разворачивать бинт и свободной рукой перевязала солдату живот. Потом повернулась к Люциушу:
– Мойте руки и пошли со мной. Вот теперь мы будем оперировать. Начнем с травм головы, потом ампутируем эту руку, эту ногу, этот локтевой сустав и это предплечье; ту руку можно не трогать. – После секундной паузы она добавила: – С разрешения пана доктора.
– А этот солдат? – спросил Люциуш, который так и не мог оторвать взгляд от сапера.
– Такой вот запах? – Она помотала головой. – Умрет к утру. Не переживайте, это не из-за вас, он и так отходил. Его надо будет согревать. Если он проснется, мы скажем, что он дома; если он будет называть вас отцом, зовите его сыном. Может, в Вене по-другому, а здесь мы делаем вот так.
Санитарам, которые обменивались тихими репликами, не слышными Люциушу, Маргарета сказала:
– Доктор сломал руку. Она скоро заживет. А пока делаем все как прежде. Пойдемте, доктор.
