Как в семнадцатом веке, так и в начале нашего столетия, когда на Крайнем Севере установилась Советская власть, нужны были двое взрослых, чтобы прокормить двоих детей. Это в среднем. Были самые разные исключения, но мужчина и женщина оставляли после себя двух потомков. Баланс. Сколько умерло, столько и родилось. Сейчас меньше трети людей занято в производстве. На их иждивении оказались остальные две трети. Так по крайней мере явствует из нехозяйственных книг. Пометка «ижд.» — «иждивение» встречается в двух случаях из трех. Внесем ясность. Это неправильно. Эти самые «ижд.» живут не столько за счет какого-то главы семьи, почтенного оленевода или охотника, сколько за счет всего нашего государства. Сразу же после рождения тундровика на целых восемнадцать лет государство принимает все заботы о нем на себя. Бесплатные ясли, детский сад, школа-интернат, а если будет желание, то и училище, техникум, институт. Все за счет государства — от пеленок и ползунков до школьной формы, лечения, учебников. Детская смертность практически сведена к нулю. В этом и секрет роста численности семей. Листаешь похозяйственную книгу и видишь: кормилец-то государство.
Еще одна интересная особенность гыданских ненцев: мужчин здесь больше, чем женщин. Говорят, мальчики рождаются к войне. Гыданские ненцы, бесспорно, опровергают эту примету. Войн они отродясь не затевали, а мужчин у них больше. Взрослое население, впрочем, сбалансированно. Это среди детей мальчишек больше, чем девчонок.
Там, где в книге стоит пометка «ижд.», в соседней графе об образовании стоит цифра — класс, в котором данный «ижд.» обучается. Порой и не класс, а училище или институт. Гыданские ребята учатся в тюменских и ленинградских институтах, в салехардских училищах. Своих кадров здесь скоро будет вполне достаточно: инженеров-строителей, ветеринарных врачей, фельдшеров, учителей, кооператоров, культработников…
Однако там, где указана профессия: оленевод, рыбак, охотник, в возрасте лет за сорок, рядом написано «гр.» — «грамотный». На первый взгляд скромно. Однако за этой скромностью стоит настоящий подвиг людей, работавших здесь в двадцатые — тридцатые годы. Если когда-нибудь будет создан памятник покорителям Севера, то среди его центральных фигур должны быть учитель и врач. Трудно представить себе, сколько потребовалось самоотверженности и упорства, чтобы против имени взрослого человека, предки которого и не подозревали о существовании грамоты, можно было написать «грамотен».
Старина Аси пришел знакомиться небескорыстно. Он ввалился в малице, отдающей морозом, встал, оглядываясь, у двери и через некоторое время произнес традиционное:
— Ань-торова!
— Здорово, здорово, — откликнулись мы с Емельянычем.
Аси не торопился. Он медленно осматривал наше хозяйство, переступая с ноги на ногу.
У нас был накрыт стол для чаепития. Чайник тоненько завывал на печи.
— Садись чай пить, — предложил я.
— Ланно, — ответил старик, зацепил рукой за капюшон малицы, снял ее и понес в сени.
Второй чайник уже кончался. Мы распарились. Целого пакета баранок и пачки сахара как не бывало. Аси все помалкивал. Потом он дососал беззубым ртом последний огрызок и перевернул кружку.
— Московские-то люди теперя куда пошли? — начал он светский разговор.
— Мыв тундру скоро поедем, — ответил я.
— Ланно, — сказал Аси. — Однако спрашивал-то про другой люди.
— Какие люди? — спросил я.
— Тут летом на лодке ходил. Из Москвы, говорил.
— Москва большая, старик. Откуда же я всех знать буду?
— Не знаешь, — с сожалением отметил старик. Он посидел еще, помолчал. Потом, видно, решился на самое главное, то, из-за чего пришел к нам:
— Ты в Тоболеске-то был?
— Был.
— Там парень-то мой видел?
— Где парень-то твой там?
— Мореходный училище.
Вот тут-то я и взял реванш. Три недели назад я действительно был с Геннадием в Тобольске, заходил в Тобольское мореходное училище и видел там четырех парней из Гыданской тундры. Один из них, наверное, был сыном старика.
— Видел, — ответил я не кривя душой.
— Как живой-то там? — заволновался старик.
Парни выглядели здоровенными. Уж чего-чего, а здоровье из них так и выпирало.
