Купались долго. Воды было в достатке, а прожарка требовала определенного времени, чтобы уничтожить насекомых. Грязь ручьями стекала на пол с давно немытых тел, и в бане становилось как-то светлее.
Подумать только! Прошло столько лет с тех пор, а ощущения от горячей воды и искупанного тела как будто испытываю сейчас.
Потом мы получили из прожарки «вещи», то бишь рвань, пропитанную многомесячным потом и грязью, — они от температуры, растворившей и то и другое, превратились в нечто спрессованное со специфическим запахом паленого и жареного — запаха знакомого только тем, кто прошел через подобные процедуры. Штаны и особенно гимнастерки стали «коловыми», и нужно было время, чтобы это подобие одежды приняло формы тела.
После бани конвой сопроводил нас до места — необычного лагеря, на окраине городка. Он был обнесен каменным забором с контрольно-пропускным пунктом, где дежурили солдаты в странной, еще невиданной мною форме. Как потом выяснилось, в форме французских легионеров.
С этого дня в жизни моей произошли значительные перемены, они коснулись быта, питания и окружающей среды. Здесь появились новые знакомые товарищи, с которыми связывали общность интересов, взглядов, к голосу которых стал прислушиваться, а мнение уважать.
2.
На лагере Кельце следовало бы остановиться более подробно, так как он относился к разряду лагерей особого типа.
Лагерь занимал довольно большую территорию и отгородился от общего мира каменной стеной со стороны главного входа и оградой из колючей проволоки с трех других. Территория была поделена на две части: главную, где находились казармы, и вторую — административную, значительно меньшую по площади. Она была разделена дорогой, по обеим сторонам которой пристроились в аккуратный ряд домики начальства лагеря и проезжавших на Восточный фронт немецких офицеров.
Число содержавшихся здесь пленных доходило до нескольких сот человек.
Начальником лагеря, он же командир батальона, был капитан Енукидзе — высокий грузин красивой внешности, с молодцеватой выправкой, аккуратно подстриженными усами на худом вытянутом лице. Ему было лет 46–48. По лагерю ходили слухи, что Енукидзе был родным братом расстрелянного в 1938 году Авеля Енукидзе, бывшего друга Сталина, работника ЦК Грузии, а затем московского партаппарата.
Не могу сказать, как пришел в Кельце капитан Енукидзе. Остается предположить, что в назначении его на эту должность сыграла родственная связь с расстрелянным братом и создание к этому времени в составе Wehrmachta национальных легионов.
Помощником командира батальона был старший лейтенант Невзоров — моложе Енукидзе лет на пять. Выглядел добродушным человеком с круглым лицом, пухлыми, румяными щеками и всем видом своим выдававшим русское происхождение. В нем не было никаких признаков военного — трудно было понять на какой почве сошлись капитан Енукидзе и старший лейтенант Невзоров.
Жили они в отдельном домике, на меньшей половине лагеря. Оба одеты в форму французских легионеров и внешне напоминали испанских республиканцев времен войны с Франко. Пользовались одинаковыми правами и довольствием с немецкими тыловыми офицерами, имели двух ординарцев из числа пленных.
Когда на следующий день мы вышли на Appelplatz, в центре большой лагерной территории, используемой для общего построения и проведения ежедневных проверок, нас определили в новое подразделение и сказали, что скоро оденут. Стоял октябрь, а я по-прежнему, ходил босой, в лагере, видимо, не хватало верхней одежды и обуви, и мы еще какое-то время были в своих лохмотьях — так выглядели мои армейские вещи, впитавшие в себя грязь и запахи человечьего стойла.
Когда было холодно, мы кутались в одеяла — их нам выдали для двухъярусных кроватей, чтобы укрываться ночью. В них же разрешали выходить на проверку, но не выпускали из лагеря на работу, и тогда оставшиеся в лагере занимались уборкой помещений и территории.
Считая труд своей привилегией, я брался за любую работу и старался быть первым там, где нужна была помощь. Этот порыв заканчивался, как правило, в мою пользу. Я и по сей день отстаиваю его, когда заходит разговор о том, что «работа дураков любит». Помочь в трудную минуту и броситься на выручку знакомому или чужому человеку — это не «холуйство», как считают.
