Наброски, которые я делал дома, казались мне удачными, я схватывал сходство натурщика (оно для портретируемого наиболее важно). Но я не видел тогда просчетов в рисунке, правильный рисунок дает художнику школа и уроки в натурном классе. А школы настоящей у меня не было.
Будучи мальчиком, я лишь один год посещал частную художественную студию старого грека Перча, у которого за этот год я научился рисовать с натуры простые геометрические фигуры, гипсовые слепки орнаментов, элементы человеческой фигуры, пейзажи по воображению и прочие элементы школы.
В этот день меня одолевали сомнения — не слишком ли уверенно заявил о себе, назвавшись художником? Ведь это заявление мог сделать лишь недоучка!
В один из дней конвоир принес мне листок бумаги и карандаш и, когда все были заняты едой, я стал рисовать солдата.
Робко набрасывая контуры, я почувствовал вскоре уверенность в работе и довольно быстро схватил характерные черты. И хотя в наброске, видимо, были недостатки, я увидел в нем главное — сходство и, поэтому уверенно протянул рисунок солдату.
Он вытащил несколько сигарет, протянул мне. Потом попросил мою консервную банку, заменявшую котелок и принес из солдатской кухни остатки очень вкусного супа из фасоли с копченым салом.
Это был мой первый успех и честно заработанное вознаграждение, прибавившее уверенности в себе. Я был не только сыт, но даже получил возможность выменять кусок хлеба на несколько сигарет, заработанных у солдата.
2.
Потом потянулись дни с надеждами и разочарованиями. Случались просветы, когда кто-либо из немецких солдат выражал желание быть нарисованным.
Что же можно было ожидать мне, пленному, тогда в те трудные дни, когда события на фронте складывались в пользу немцев, а войска продолжали уверенно продвигаться на Восток? Где же остановится машина войны?
Однажды в Первомайске произошло необычное событие — прошел слух о приезде в лагерь немцев, знающих русский язык и представляющих промышленные круги Германии. Они должны были познакомиться со всеми военнопленными, чтобы отобрать специалистов для работы в Германии. Когда эта новость дошла до голодных и измученных лагерников, у нас появилась надежда, что, может быть, это изменит условия нашего существования к лучшему.
Тогда я задумался, а в чем же я «специалист»? Я только-только кончил школу и не успел приобрести никаких навыков, кроме крошечного опыта в чертежной и картографической работе. В школе я преуспевал в графике, знал несколько видов шрифта, что для картографа было особенно важно. Но зачем картография на заводе? Единственное, что я мог еще предложить полезного, было черчение, и я решил назвать себя чертежником.
За несколько дней через лагерную комендатуру прошли сотни пленных. По рассказам опрошенных, трудно было определить, чем интересуются немцы. Сомнения и заботу вызывал вопрос о принадлежности к комсомолу. По логике каждый комсомолец — резерв для ВКП(б), а коммунистов немцы уничтожают. Значит нужно попытаться скрыть свое комсомольское происхождение, чтобы заработать проходной балл для поездки в Германию. Впрочем, полагал я, шансов уехать в Германию у меня не было. Шансы у тех, кто уже работал на заводе, имел квалификацию и разряд.
Мужчина средних лет предложил мне сесть. Перед ним лежали бланки и бумаги, куда он заносил мои ответы. Разговор, в основном, касался моей биографии. Где родился, когда? Почему приехал в Советский Союз? Где учился, чем увлекался в школе? Был ли в комсомоле? Люблю ли читать? Какой литературой увлекаюсь? Есть ли у меня специальность?
По ответам можно было бы воссоздать портрет нужного человека… Беседа продолжалась не более десяти минут, и, когда я задумался о ее результате, то ничего определенного сказать не мог. А внешность моя была настолько малоубедительной, что немытое лицо и руки, вихры давно нестриженной головы, замусоленные гимнастерка и галифе, босые ноги вызывали, вероятно, жалкое чувство сострадания.
После нескольких дней работы комиссия переехала в другой лагерь, а событие, сильно взволновавшее лагерников, стало забываться и вскоре совсем утихло.
