Большие потери при отступлении, миллионы пленных продолжали требовать все новых и новых резервов. А начальники, ответственные за резервы, рапортовали наверх о своевременной подготовке и отправке резервистов, совершенно не задумываясь ни о качестве этой подготовки, ни о резервистах как о живых и хотящих жить людях. У нас не было даже самого обыкновенного солдатского оружия — винтовок и боеприпасов к ним. Мобилизационная машина работала на холостых оборотах, и только гнала количество.
4.
До Ростова эшелон продвигался без особых трудностей. Но уже после Батайска появились следы воздушных налетов. Были разбиты фермы моста через Дон, пути и привокзальные постройки, как и само здание старого вокзала.
Бросились в глаза провалы выбитых окон, закопченные от пожарищ стены. С любопытством рассматривали мы эти отметины из открытых теплушек, и слово «война» начинало обретать свои реальные контуры. А потом был и первый налет на эшелон, закончившийся благополучно, — никто не пострадал.
В Воронеже вокзальная толчея, шум и смешанный говор разноязычной толпы, спешащие куда-то военные и гражданские, чайники и котелки у кранов с кипятком и водой. Для военных в одноэтажной вместительной постройке недалеко от здания вокзала — пункт питания. После длительного пребывания в теплушках, без горячей пищи, нужно было как следует накормить прибывших.
В Воронеже питание было организовано хорошо — обед длился не более 15–20 минут. Отведав вкусного мясного супа с вермишелью, рота вновь погрузилась в вагоны и двинулась дальше — к станции Белый Колодезь.
Разгружались в сумерках и уже знали, что от станции до места расположения части предстоит марш-бросок. Никто, правда, не представлял дороги до части. Марш этот проходил в тяжелых условиях затянувшейся весны. Снег таял медленно и, хотя на буграх уже появились большие проталины, в лесу и в низинах оставались метровые сугробы.
Потом пошли беспрерывные дожди. Дороги превратились в сплошное месиво, под грязью сохранялся нерастаявший лед. Идти по таким дорогам чрезвычайно тяжело. Ноги испытывают постоянное напряжение и усталость от льда и стремления сохранить равновесие, чтобы не упасть в грязь, — она доходила в некоторых местах до колен.
Я несколько раз падал, «купаясь» в грязи. Шинель, вещевой мешок, обмотки покрылись твердой ледяной коркой и сковывали движение. Идти становилось все труднее.
Стемнело. Очертания дороги стали почти не различимы. На мгновенья вспыхивали огоньки махорочных цигарок. Слышался негромкий говор уставших людей.
Когда стало совсем темно и большая часть колонны ушла далеко вперед, я поскользнулся в очередной раз и всей массой растянулся в глубокой грязи. Подняться на ноги не хватало сил, наступило полное безразличие ко всему — не хотелось ни думать, ни двигаться. Через несколько мгновений я почувствовал протянутую ко мне руку и вопрос шедшего сзади Сергея Гурьянова, тоже тощего и слабого, но все же немного постарше меня и, видимо, сохранившего больше сил.
— Петя, ты? Подымайся, до села, уже недалеко… Вставай!
— Сережа, оставь меня… нет сил. Больше идти не могу…
Кто-то появился из темноты — я узнал голос лейтенанта.
— Что случилось? Кто это?
— Товарищ, лейтенант, это Астахов, сосед из Баку. Упал и не может подняться.
— Астахов, поднимайся, поднимайся!.. До села уже не так далеко, еще минут десять-пятнадцать.
Эти слова я слышал сквозь смутное сознание и повторил лейтенанту то же, что и Сергею.
— Оставьте меня, товарищ лейтенант… Я потом… Сам доберусь…
Тогда лейтенант взял мою руку, слегка наклонился и положил ее на свое плечо, чтобы вытащить из грязи. Тоже самое проделал Сережа. Так они выволокли меня и взяли под руки, так, с трудом передвигая ногами, мы продолжили путь к селу.
Через какое-то время в темноте стали вырисовываться деревенские постройки. Рота добралась до села, и измученные долгой дорогой люди ощутили радостное состояние от близкого жилья и возможности расположиться на ночлег.
В темноте трудно было определить, куда мы пришли. Утром выяснилось, что это была школа, с выбитыми от артобстрела окнами и дверями. В помещении гулял свежий апрельский ветер.
