– В каком смысле «без тебя»? – спрашиваю я, хватая ее за ладошку, всю липкую от клея.
– Я просто… не знаю… Я буду скучать по тебе, вот и все.
– Так я ж никуда не еду, – недоумеваю я.
– Ты – нет, – отвечает Старла, поворачиваясь ко мне. – Еду я.
Все портреты на стенах одновременно ахают.
– Что? Куда?
– На лето. В округ Колумбия. Маме предложили работу преподавателя, и папа хочет, ну, чтобы я побольше узнала о движении и все такое. Я все собиралась тебе сказать, но…
– Так, значит… – Я не знаю, что ответить, поэтому повторяю: – Так, значит…
– Я понимаю…
– Правда?
– Правда.
– Ага…
Нет. Быть этого не может. Я не проводил без Старлы ни одного лета с тех пор, как случилось ЭТО. Меня повело: мир кружится вокруг нас, точно торнадо, а мы, склеившись ладонями, сидим в его центре. Закрываю глаза.
– Ты как, нормально? – спрашивает она, вытирая мне слезы. Вот как, а я и не почувствовал, что плачу!
– Конечно, – отвечаю я, натягивая на лицо фальшивейшую из всех возможных улыбку. – Рад за тебя. Просто буду… скучать по тебе… понимаешь…
Она приподнимает мой подбородок.
– Слушай, в порядке бреда, я тут переговорила с родителями: мама сказала, что ты можешь поехать с нами, если хочешь… Правда, здорово?
– О… да…
– Мы уезжаем на следующий день после окончания уроков. А так не придется расставаться, к концу лета тебя будет так тошнить от меня, что ты до смерти захочешь домой.
Мы смеемся. Типа того.
– В любом случае тебе будет на пользу выбраться из этого мещанского городишки, Джонни… увидеть что-то новое… познакомиться с новыми людьми… ну, понимаешь…
– Мгм…
Она продолжает говорить, но я не слышу. Мой мозг парализован. Старла права. Я никогда не покидал пределы Крев-Кёр, но всегда мечтал об этом: уехать автостопом в Калифорнию, чтобы стать звездой рок-н-ролла. Но не могу. Не сейчас. Не смогу, пока не вылечусь окончательно. Как я это сделаю без нее?
– …и сможем жить в палатках в парке на Национальной аллее со всеми протестующими против войны во Вьетнаме. Может, даже сможем сделать что-то с этой дурацкой никчемной войной, понимаешь? Давай, поехали, я не хочу делать это одна! Нам будет весело! Пожалуйста, соглашайся!
Она улыбается – натянутой улыбкой. Потому что знает.
– Отец ни за что не разрешит. Мне всего шестнадцать, и…
– Да тебе через пару недель будет семнадцать! Папа сказал, что поговорит с ним, если ты…
– И у меня еще процедуры…
– Ой… верно… – шепчет она.
– Ты знаешь, я не должен пропускать.
Старла передергивает плечами.
– Я вылечусь, слышишь? Как ты и сказала, это всего на пару месяцев. В любом случае ты должна поехать, чтобы наконец наорать на Никсона, как тебе всегда хотелось. За нас обоих. – Теперь я вытираю ее слезы. – Не волнуйся, ладно?
Я говорю это скорее себе, чем ей. Остался еще один курс процедур, но я ни за что не пережил бы предыдущие, если бы Старлы не было рядом… Я ничего не пережил бы, не будь ее рядом…
– Ага, ладно, – отвечает она.
Сидим в молчании. Кажется, будто мир треснул, осыпаясь вокруг меня, и только потом я понимаю, что запись кончилась, а игла скребет пластинку вхолостую.
– Ну же, – улыбаюсь я. – Идем в церковь.
Выключаю проигрыватель и увеличиваю громкость телевизора.
Мы смотрим Soul Train.
Бобби Уомак[13] поет фанк-версию «Fly me to the Moon»[14].
Все это время мы держимся за руки.
Даже не знаю, кто из нас больше боится разжать пальцы.
Тем же вечером лежу в постели. Не спится. Полная луна рябит сквозь крону тополя за окном, отбрасывая зайчики на стены комнаты, как маленький диско-шар.
Будильник на тумбочке показывает 03:13.
Тело дрожит. Словно погружается в ванну, наполненную льдом, но все нервы в огне. Радиоактивном. Снова этот сон. Доктор Эвелин насвистывает «Life on Mars?» Боуи[15]. Улыбается. Накрашенная точь-в-точь как он, с аквамариновыми тенями и толстыми розовыми пластами грима на щеках. Я сижу, прижатый к спинке деревянного стула. Она пристегивает меня ремнями. Оплетает запястья кожаными наручниками. Затягивает. Туго. Потом бедра. Электрические провода, подключенные к машинке на столе передо мной, извиваясь, тянутся от каждого браслета.
Она улыбается, продолжая насвистывать.
