— Честно говоря, не очень…
— Ладно. Пойдем по-другому.
Гертер немного задумался — в эту минуту он почувствовал, что ухватил какую-то верную мысль.
— Представим себе человека, который реально существует, но которого вы не совсем понимаете либо совсем не понимаете.
— Рудольфа Гертера, — с язвительной улыбкой подсказала Сабина.
— Ну, этот труд пусть возьмет на себя кто-нибудь другой, — парировал Гертер, тоже с улыбкой, — например, вы. Нет, я имею в виду не того, чьих высказываний вы не понимаете, а того, про кого вы не знаете, что этот человек собой представляет. Представьте себе, я знаю женщину, которая всегда остается для меня загадкой…
— Вы знаете такую женщину? — повторила Сабина.
— Да, — сказал Гертер, подумав про мать своих дочерей.
Словно поднимающийся буран, в его голове начала формироваться идея.
— Если я прав в своем взгляде на фантазию, то, должно быть, можно было бы разобраться в ее характере, поместив эту женщину в воображаемую экстремальную ситуацию и понаблюдав, как она себя в ней поведет. В порядке умственного эксперимента, что ли, или нет, вернее, эксперимента фантазии.
— В таком случае я рада, что эта женщина не я, — заявила Сабина с оттенком отвращения в голосе. — Я, право, не знаю… экспериментировать с людьми… в этом есть что-то чудовищное.
Гертер поднял вверх обе руки. Она, похоже, видела в нем сейчас литературного доктора Менгеле, но он счел за благо не упоминать вслух этого имени.
— Вы правы! Может быть, небезопасно вытворять подобное с живым дорогим вам человеком. Может быть, это позволительно лишь по отношению к непонятному для вас мертвецу, которого вы к тому же ненавидите.
— Вы и такого знаете?
— Гитлер, — без промедления ответил Гертер. — Конечно же Гитлер. То есть именно его-то я и не знаю. Тоже ведь, кстати, ваш земляк.
— Однако мы не любим, когда нам об этом напоминают, — отрезала Сабина.
— Тем не менее это будет происходить еще бессчетное число раз. Ведь о нем написаны сотни тысяч, если не больше, монографий: политические, исторические, экономические, психологические, психиатрические, социологические, теологические, оккультные, не знаю даже, какие еще, всех не перечислишь, его исследовали со всех сторон, о нем выпустили целую гору книг высотой, если их сложить, с собор святого Стефания, написали так много, как ни о ком другом, но нам-то от этого не легче. Не все эти книги я прочел — для этого целой жизни не хватит, — но, если бы кто-нибудь дал удовлетворительное объяснение феномену фюрера, я бы об этом знал. Он остается все той же загадкой, какой был для всех с самого начала, или даже нет, со временем он стал еще непонятнее. Все эти так называемые объяснения сделали из него невидимку, чему он сам был бы несказанно рад. По-моему, он сейчас в аду смеется до упаду. Пора положить этому конец. Возможно, литература — это как раз и есть та самая сеть, в которую его удастся поймать.
— Значит, иными словами, это будет исторический роман.
— Вовсе нет, этот добропорядочный жанр использует исторические факты лишь как отправной момент, чтобы затем с большей или меньшей степенью правдоподобия наполнить их плотью и кровью. Мастером этого жанра был ваш земляк Стефан Цвейг. Порой историческая хроника принимает уродливые формы, как это было со всеми книгами и фильмами про убийство президента Кеннеди, но в центре внимания всегда остается ситуация, а не человек. Такой ярый моралист, как Рольф Хоххут, тоже исходит из некоего факта социальной действительности и затем дает волю собственной фантазии, примером может служить его книга «Заместитель», о роковой роли Папы в холокосте, но я собираюсь сделать, скорее, обратное. Я хочу от выдуманного, маловероятного, в высшей степени фантастического факта, который, впрочем — почему бы и нет, — мог иметь место в действительности, провести вектор к действительности социальной. Мне кажется, это и есть путь истинного искусства: не сверху вниз, а снизу вверх.
— Разве так уже не поступали с Гитлером бессчетное число раз?
— Несомненно, но только не я.
— Что ж, мы с нетерпением будем ждать выхода вашей повести, скорее всего, вы справитесь со своей задачей.
