– Это ты, Леон? – крикнула она из-за двери. – Я уже готова.
– Нет, это я, Гэйян, госпожа графиня. Я пришёл за вещами.
Она открыла, пожала сухую ороговевшую руку, которую протянул ей маленький человек.
– Дождь хоть не собирается? Впрочем, я беру плащ.
– Никак нет, госпожа графиня. Туман, роса, а часов с семи станет солнечно и ветрено.
– Это Ласточка там шумит?
– Конечно. Она сразу чувствует, если что готовится. Со вчерашнего дня не в себе. Она всё замечает, мешки, верёвки, всё…
– Подай жакет, Гэйян. Спасибо. Как по-твоему, Гэйян, мне ещё под силу такая поездка?
– Под силу, – сказал Гэйян. – Госпожа графиня – хорошая наездница. Сколько весит госпожа графиня?
– Пятьдесят пять.
– Это хорошо. В прошлом году госпожа графиня весила пятьдесят шесть с половиной. Пятьдесят пять лучше.
Маленький человечек со слишком длинными руками оглядел Жюли, словно снимая мерку, от мягкой шляпы до сапог.
– Ты думаешь?
– Да. Лучше для Туллии.
– О! Тебя, конечно, только кобылы и волнуют, а я хоть сдохни! Возьми вот это, это и это… Осторожно, это нам еда в дорогу! Иди, скажи моему брату, что кофе ему сварен, пусть поднимается.
Она застегнула жакет, поправила брюки в шагу бесстыдным мужским жестом балерины, поддёргивающей своё трико. Ей было удобно в немного свободных сапогах и перчатках и в шляпе, которая защитит от ветра. Она похлопала себя по бёдрам и проворчала: «Это от денег так выпирают карманы, отдам половину Леону».
В большом зеркале, украшенном гирляндой плёток и хлыстов, она увидела себя – бледную, высокую, со стройными ногами. Осталась позади ночь без сна, посвящённая то приятным сборам, то грустным мыслям. Готовая к отъезду, она всё ещё не была уверена, что едет. В тишине улицы ясно слышалось негромкое «хо, хо» Гэйяна, голос Карнейяна, ласкового выговаривающего кобыле, и Жюли поняла, что лошадей переводят на противоположный тротуар, поворачивают на предстоящий им путь. Она села, написала по записке консьержке и прислуге, приложила чаевые. Вид конвертов на карточном столике, положенных так, чтоб их сразу заметили, напомнил ей пакет с подвохом в красивой белой бумаге, отчего она впала в малодушие и беспокойство. «Я не поеду, нет, не поеду! Во-первых, у меня уже не хватает пороху для подобных спортивных мероприятий. А потом, ничего ещё не известно; Эрберу случалось дольше играть в кошки-мышки, может быть, уже сегодня он мне позвонит, придёт… Я не еду, не хочу!»
Она выглянула с балкона, различила внизу тёмную группу из двух осёдланных лошадей, запряжённой в повозку третьей и двух мужчин, хлопотавших вокруг них. Она вдохнула предрассветную сырость, запах плюща, неосязаемую водяную пыль, взвешенную в воздухе, и почувствовала волнение: «Какая она свежая, эта мягкая морось…» Её раненая и непостоянная душа обратилась к дороге, запела песенку на два такта, которую порождает и поддерживает перестук копыт, останавливалась под сводом леса, у ручья… Лошади, утолив жажду, играли, купая в бегучей воде морды, копыта… «Толстуху и Туллию можно перековать по дороге где угодно, а уж для Ласточки Леон везет с собой по меньшей мере четыре пары бальных туфелек… Я не спросила Гэйяна, захватил ли он копытный нож. Но Гэйян никогда ничего не забывает».
Жюли присела на смятую постель, которая никогда больше не раскроется для Коко Ватара. «Что он такое сказал, этот рассудительный юноша? Ах да! что он боится, как бы я не стала "женщиной его жизни". А ведь она не так уж глупа, эта бульварная формулировка. Он не говорил, что я – его большая любовь, он не путал разные понятия, он сказал, что я – женщина его жизни. У Коко Ватара будут любовницы и по крайней мере одна жена. И каждая из этих женщин разбередит рану, принесёт неудовлетворённость, истинной причиной которых не будет ни одна из них… А я, надо думать, ещё раз исцелюсь от Эрбера. И, может быть, какой-нибудь мужчина, не Эрбер, снова причинит мне боль. Но Эрбер, этот проклятый "мужчина моей жизни", навсегда останется для меня первопричиной и утешения, и отчаяния…»
Ей казалось, что она очень долго пробыла в задумчивости, однако когда брат поднялся к ней, рассвет ещё не выглянул из-за здания школы, не позеленил плющ на садовой ограде.
