– Да, душенька, нас прервали… Как? А! призы конкурса красоты. Да-да, это меня очень позабавит, лауреатки всегда так исключительно заурядны! Как, ещё и чай? Настоящий кутёж! Говорю – кутёж… Нет, кутёж… Ничего, детка. Договорились, жду тебя к четырём.
Она постояла нагишом, не отнимая руки от трубки, хмурясь перед пустотой предстоящего дня, не отличающегося между тем от большинства других её дней. «Это из-за Беатрис. Она вогнала меня в хандру своим носом. По правде говоря, это ещё потому, что сегодня восьмое. С восьмого по пятнадцатое настроение соответствует финансам». Она немного покрасовалась в выигрышных позах, сдвинув ноги и поднимая руки, но скоро бросила, потому что голод терзал желудок. «Как мне ни противно завтракать одной, глядишь, буду глодать корку в углу до прихода беккер-чека…»
Телефон снова зазвонил, и на какой-то миг она нервно замерла, подумав, что это Эспиван. Но это был всего лишь Коко Ватар, и она вхолостую подняла брови, раздула ноздри и подбоченилась.
– Что? Вы, мой милый, феномен безответственности! Сержусь, я? Полно, вы же просто смешны! Как? Избавьте меня от сожалений… К тому же у Беатрис была машина, она с удовольствием меня подвезла.
Где-то очень далеко, в гулких сферах, откуда до Жюли доносился треск пишущей машинки и – в более медленном ритме – шум какого-то мотора, Коко Ватар. искренний и упорный, изо всех сил старался объясниться:
– Ты не поняла, дай сказать, Жюли; нет, я не хотел тебя подвести, но я был на папиной машине, я видел, что уже второй час, а мойщики к нам приходят в пять и начинают с машин, сам я встаю в полседьмого в праздники и в будни, и я подумал: «Они за своей обедней бессовестно меня игнорируют словно меня и на свете нет; к тому же, если мне повезёт и Жюли захочет быть милой, я себя знаю, это надолго; нет так нет поеду домой – по крайней мере, рабочий день не пропадёт и с папой не будет недоразумений…» Жюли… Нет Жюли, ты послушай, я за тобой заеду, позавтракаем в Лесу… Послушай. Жюли, я ведь хотел как лучше…
Госпожа де Карнейян внезапно отбросила голодное достоинство и церемонное «вы» и расхохоталась, глядя в зеркало.
– Приезжай, дуралей, приезжай! Как я тебя, а? Пока!
Она сердито взглянула на телефонную трубку, уверенная, что ненавидит собеседника, которому только что, не подав виду, сдалась. Перед сколькими же мужчинами, от Беккера до Коко Ватара, она унижалась в повелительном тоне?
В третий раз ей пришлось подойти к телефону; она услышала сдавленный, скрежещущий голос, который не сразу узнала.
– A! – сказала она, – так это вы, Тони? Вы охрипли? Добрый день. Я не узнала ваш голос. Все здоровы?
– Вы были на улице Сен-Саба…
– Да. Я слышала вас в саду.
– Вы были на улице Сен-Саба… – скрежетал голос. – Вы навещали вашего… моего отчима. Я не хочу, чтобы вы ходили к этому человеку. Я запрещаю вам с ним встречаться. Да, вот именно, запрещаю. Нет, не из-за матери. Я не хочу, чтобы вы ещё с ним виделись, и чтоб он виделся с вами. Да, я вам запрещаю…
Жюли, не слушая дальше, тихонько положила трубку на рычаг. Она ожидала повторного звонка, нового извержения ломающегося и изменённого слезами голоса. «Этот, – подумала она, – этот, пожалуй, самый несносный».
Она с машинальной старательностью оделась, выбрав снова чёрный с белым костюм. «И не толкуйте мне о тех, кому меньше двадцати! Куда он лезет? Ну и чума эти подростки… Хорошо, что я его не люблю. Поцелуешь такого в щёчку, мазнёшь за ухом духами, и он уже воображает себя твоим любовником, право… И всё равно, я чувствую, он может оказаться несносней всех. Я могла бы его утихомирить, держась от Эспивана на расстоянии…» В зеркале она прочла, что никогда не изберёт такой благоразумный путь.
Миг спустя её целиком захватило прибытие Коко Ватара и слишком хорошо знакомое удовольствие от присутствия мужчины. «Дерево в пустыне», – думала она, глядя на Коко. А сама тем временем с выражением высочайшей насмешки выслушивала истину, избравшую своим рупором красивый рот Коко Ватара.
– Понимаешь, Жюли…
Он задел ногой двадцатиугольный столик и чуть не опрокинул горшок с лобилией.
