Она поднялась по лестнице, расстегивая платье, накинула пеньюар, взъерошила волосы и села за туалетный столик. Гюстав услышал, как она напевает в ванной комнате, зашел к ней и на вопрос, давно ли она дома, услышал, что она не хотела мешать их интимной беседе с Жильбертой. Из этого он заключил, что она ревнует, и был польщен.
Поведение Сесилии в последующие дни пробудило подозрительность ее мужа. Ее привлекал Поль Ландрие, ее любопытство возбуждала мрачная нежность, угадывавшаяся в нем; соблазненная требовательностью его непроницаемого, цельного и почти грозного характера, она пристрастилась к чувству опасности, и, хотя еще пыталась интересоваться тем, что интересовало ее вчера, и преуменьшать значимость своих потайных вылазок, жизнь теперь имела для нее смысл только тогда, когда она больше не подчинялась своей совести, а прислушивалась лишь к тому, что доставляло ей удовольствие.
Брат был в курсе ее свиданий, как и она знала все о его любви к Нану. По его просьбе она поговорила о свадьбе с Марселиной Дубляр, и та, не смея в это поверить, восторженно приветствовала возможность союза, который месье Дэдэ счел бы тем более неординарным, что в нем не была замешана выгода. Сесилия воспользовалась этими событиями, чтобы сбегать из дома в то время, когда обычно она была у себя; Жильберта, которой она неосмотрительно пренебрегала, озлилась на нее за покровительство любовным похождениям Александра и сблизилась с Гюставом, чьи подозрения росли и крепли. Мадам Ило видела в нем возможного покровителя, а может быть, и больше, но ждала своего часа и с видом монашки, только разодетой в пух и прах, все чаще являлась составить ему компанию под конец дня. Она была миловидна, умела проявлять внимание и чуткость, он считал ее мужественной, потому что она была весела, и к тому же влюбленной в него; Гюстав относил на счет этой склонности порой коварные инсинуации Жильберты в отношении Сесилии, но при этом не допускал и мысли о том, что она хочет смутить его душу.
— Вы один? Сесилии нет дома? Как же это вы все один да один? — говорила она ему. — Я на это не жалуюсь, хотя мне немного досадно, так как я пришла повидаться именно с ней. Если бы у меня был такой муж, как вы, я бы всю жизнь его ждала. Да, мне бы хотелось баловать человека, который баловал бы меня, я бы знала, чем ему обязана, и этого мне было бы довольно для счастья.
— Сесилия мне ничем не обязана, а ничто — не пустое слово.
— Но вы несчастливы…
— Я встревожен.
— И вам этого достаточно?
— Нет.
Гюстав, разгадывая загадки, которые вставали перед ним в связи с произошедшими в Сесилии переменами, понял, что один-единственный порыв гнева сможет сразу лишить его того, что питало его сердце и гордость, и когда Жильберта однажды сказала ему, что людям нравится завязывать романы, основанные на одной видимости, он спросил, на что она намекает.
— Гюстав, дорогой мой Гюстав, если можно полагаться на видимость, то бывает и дружба с первого взгляда, в отношении которой вправе обманываться кто угодно, кроме вас.
Он вспомнил, как рассказал ей, что Поль Ландрие неоднократно приходил к Сесилии, и он застал их вместе в пещере Али-Бабы, где она обычно не принимала посетителей. Сидя рядышком, они листали альбом. Ему это не понравилось, а когда он сказал об этом жене, та ответила, что ему мерещится зло там, где нет ничего дурного.
— С тех пор он больше не приходит, а ее почти никогда не бывает дома под конец рабочего дня, — поддела Жильберта.
И правда: когда Гюстав возвращался по вечерам, Одиль говорила ему, что Сесилия то в кино, то за ней приехал Александр Тек, то она в Ледовом Дворце, то подруга детства пригласила ее за город поужинать.
— Где она? Если вы только знаете, — спросил он однажды вечером.
— Мадам у парикмахера.
Он сел в машину и поехал к Гийому, где Сесилию никто не видел, но когда он вернулся домой, она уже была там, и Гюстав заявил ей, что с него хватит:
— Да, хватит с меня печали, — сказал он.
При этих словах ее сердце дрогнуло.
— О нет! Отругай меня, если хочешь, но прошу тебя, не печалься.
Он сказал ей, что за последние две недели она сильно изменилась и очень его огорчает. Он посетовал на то, что постоянно один, так как даже когда она дома, она где-то далеко, и спросил о внезапно возникших подругах детства, о которых до сих пор и речи не было: «Почему вместо того, чтобы ехать к ним, ты не приглашаешь их сюда? То же самое касается Александра и Нану: почему ты едешь к ним под конец дня и остаешься там до девяти часов, когда они прекрасно могли бы поужинать с нами здесь? В субботу и воскресенье ты не находила себе места, было совершенно ясно, что у тебя ни к чему душа не лежит и тебе скучно. Возможно, со мной невесело, но ты впервые даешь мне это понять. Можно подумать, что тебе больше не нравится ни твой дом, ни пещера Али-Бабы, ни твои детские и серьезные игры. Твои причуды часто приводили меня в замешательство, но не вызывали тревоги, теперь же я подозреваю, что ты скрываешь от меня что-то или кого-то, кто стал в твоей жизни важнее меня».
