— О, хоть бы он смог полюбить другую девушку! Если бы новая любовь смогла помочь ему забыть ту, которую он больше никогда не увидит! Это мое самое заветное желание, — заключила свой рассказ старая дама.
Бабка Петера фон Эля на следующий день уехала в Соединенные Штаты, и г-жа Валь-Дидье вместе с Маризой Лежан вечером того же дня переехали в ее загородный дом. Дом этот, расположенный на вершине холма и окруженный фруктовым садом, представлял собой бывшую ферму с увитыми глицинией, виноградом и розами стенами.
Слуги богатой иностранки уже ожидали подруг. Им помогли выгрузить вещи, и пока вносили чемоданы, они взглянули на фасад здания и воскликнули хором: «Как здесь красиво!» Потом, привлеченные превосходным видом, подошли к перилам террасы и долго не могли оторваться от созерцания долины, очертания которой менялись в зависимости от набегавших облаков, которые то скрывали, то открывали солнце. Прохлада, предвещающая отдаленное приближение сумерек, прогнала их с террасы, и вот тогда, медленно приближаясь к дому, они увидели красивого молодого человека, одетого в белое, который стоял в проеме входной двери. Его высокая фигура выделялась на фоне темной прихожей — стройный и импозантный, он, похоже, улыбался. Он подошел, поцеловал каждой руку, потом, после обмена приветствиями и шутками, предложил им джина с лимонадом, который они выпили, обсуждая красоты Нормандии. Взгляд Петера фон Эля переходил с лица г-жи Валь-Дидье на г-жу Лежан. Одна со своими манерами безупречной дамы, другая с ее живостью и непосредственностью, умели нравиться и, хотя прекрасно знали об этом, чувствовали, как растет их привлекательность. Действительно, взгляд Петера фон Эля делал женщин еще красивее. Взгляд мужчины свысока.
— В котором часу ужин? — спросила Катерина.
— Когда пожелаете.
— Я желаю прямо сейчас, — заявила г-жа Лежан. — Умираю с голоду, но не меняйте из-за нас ваших привычек, ваша бабушка сказала…
— Что же она сказала?
— Что вы предпочитаете ужинать в одиночестве.
— Бабушка создает себе иллюзии, и я их поощряю, когда они приносят ей радость, — ответил он. — Для нее больной мужчина вновь становится ребенком, которого можно нянчить. Ей необходимо играть какую-нибудь роль, и она совершенно права: роль создает ощущение жизни. Роль — это наше место в жизни. Зачем мне отказывать ей в удовольствии считать меня больным? Но сегодня вечером я решил отказаться от радостей одиночества и собираюсь отужинать с вами, если позволите.
Нашим дамам только это и требовалось. Они поднялись в свои комнаты переодеться и, не желая быть застигнутыми одна другой, заперлись на ключ, чтобы отрепетировать перед зеркалом позы и выражения лиц, способные, на их взгляд, добавить им привлекательности.
Опасаясь, что веселость Маризы соблазнит Петера фон Эля, г-жа Валь-Дидье вошла в гостиную смеясь, тогда как г-жа Лежан, боясь, как бы серьезность Катерины не обольстила молодого человека, появилась на пороге серьезная и неприступная. Каждая, таким образом, была карикатурой на другую.
Петер фон Эль с восхищением смотрел на обеих. В его спокойствии чудилась какая-то мягкость, в его медлительности — затаенная печаль, что-то подсказывало, что ему знакомы и рассудительность терпения, и безысходность покорности судьбе. Он любил природу, охоту, музыку и литературу, за ужином он так проникновенно говорил о поэзии, что дамы, казалось, искренне ею заинтересовались. Он обращался поочередно то к Катерине, то к Маризе, приводил имена, которые ни о чем им не говорили, и, не зная что ответить, они молча внимали, стараясь удержать его взгляд.
После тридцати лет мужчина, который нравится, не прилагая усилий, знает об этом и привыкает нравиться. Таков был и Петер фон Эль, но ему мысль выступить в роли соблазнителя и в голову не приходила. Кокетство ему было чуждо, а его природа и нрав не позволяли ему обращать внимания на чувства, которые он вызывал в женщинах. Он воспитывался в обществе, воплощением наилучших манер которого являлся, и его галантность могла легко заставить женщину, привыкшую к манерам иного круга, потерять голову.
