Он вспотел. Выпрямился и рукавом смахнул пот со лба.
— Ну, бабуся, давай поднимайся!
Она ничего не понимала по-французски, да и не стремилась понять. Что-то буркнула по-английски — верно, благодарила его. Он помог ей привести себя в порядок. Она взглянула на себя в зеркало, нацепила украшения, взбила лиловые букли. В этом древнем остове до сих пор не умерла кокетка! Он подал ей трость и выпроводил за дверь. Следующая!
Еще одна зануда! Мамаша Мейер со своим целлюлитом… От нее попахивало виски… Стоит ли так стараться!.. Мышцы живота совсем растянуты. Зато она замужем за моторами Мейера, к тому же невестка депутата. Вот и приходится с ней нянчиться! Сегодня займемся ляжками. Слегка присыпаем тальком. Сначала движения плотника, затем — пекаря: надо вымесить, сделать крутым это бледное тесто. Теперь жесты повара: звук такой, будто взбивают омлет; и наконец его руки изображают сечку для мяса. Его ремесло соединяет в себе все другие ремесла! Дювалю нравилось чувствовать себя мастером на все руки. Но резюме для адвоката так и не шло у него из головы. Может, руки у него и правда золотые, но вот писака он никудышный. А главное, с чего начать?
Написать: «Отец бросил мою мать»? Или: «Отца своего я никогда не видел»? Но зачем это знать адвокату? И при чем тут плохо привинченное колесо? Правда, спешить ему некуда. У него еще восемь дней в запасе. Покончив с Мейершей, он позволил себе перекурить. Пять часов. Еще две клиентки, и можно идти домой. Он занялся артритом, потом принялся за последствия перелома. Летом у него бывает мало мужчин. К тому же они приходят, лишь исчерпав все другие средства. Лечить их — неблагодарный труд: все они неженки, ворчливые и недоверчивые, Дюваль порою мечтал о специализированной клинике, где больные представали бы перед ним нагими, а их лица скрывал бы капюшон с прорезями для глаз. И им бы запрещалось говорить. Одни лишь безликие тела. Вот тогда бы ему нравилось его ремесло!
Отпустив последнюю клиентку, он тщательно умылся, сделал несколько упражнений, чтобы размяться, и вышел. Мсье Жо пожал ему руку, не забыв взглянуть на часы.
Они жили в совсем новом доме. Их квартира располагалась на седьмом этаже. Дювалю она не нравилась. Слишком много мраморных украшений, позолоты, показной роскоши. В ящике для писем скопилась почта. Куча рекламных проспектов и одно письмо, судя по штемпелю, из Ниццы. Адрес напечатан на машинке. Он вскрыл конверт, развернул письмо. «Мэтр Рене Фарлини. Нотариус». Неужели эта дура додумалась обратиться к нотариусу? Письмо оказалось коротким:
«Мсье, не соблаговолите ли Вы срочно зайти ко мне в контору по делу, представляющему для Вас несомненный интерес?
С уважением… и т. д.»
Что бы это значило? Она ведь сказала, что пойдет к адвокату. При чем здесь нотариус? Войдя в лифт, он перечел письмо.
«…по делу, представляющему для Вас несомненный интерес…»
Конечно, речь идет о разводе. Странно! Впрочем, он немедленно потребует объяснений. Но в квартире никого не оказалось. Еще одно письмо поджидало Дюваля. Оно лежало на столике в прихожей. Простая записка:
«Не хочу причинять тебе лишних хлопот, поэтому оставляю квартиру в твоем распоряжении, пока мы не примем окончательного решения. Себе я сняла меблированные комнаты. Если понадобится что-нибудь обсудить, звони по телефону: 38-52-32».
Черт возьми! Да она боится встречаться с ним! Он бросился к телефону, но вовремя одумался. Осторожно! Не стоит затевать спор, который может обернуться лишней обидой. Любое неудачное словцо будет поставлено ему в строку. Он уже наломал дров!
Он прошелся по пустой квартире; нет, она ничего отсюда не перевезла, захватила лишь самое необходимое. Кондиционер не выключен. В холодильнике полно припасов. В гостиной все еще пахло духами Вероники. К их запаху примешивался аромат сигарет с ментолом. На проигрывателе стояла пластинка Жильбера Беко… Ясное дело! Спинка кресла, в котором она, должно быть, отдыхала перед уходом, хранила отпечаток ее тела. Вообще-то она и сейчас незримо присутствовала. Он прошел в кабинет. И здесь тоже Вероника словно подглядывала за ним. Она оставила тут свою бумагу для писем. И даже забыла свои солнечные очки. Он присел за стол, выдвинул средний ящик. Вместе с новым блокнотом ему попался под руку туристический проспект. «Посетите СССР!» Давняя его мечта! И памятная ссора! Ему это представлялось паломничеством в Мекку. Ей — чем-то непристойным. А как бы ему хотелось поехать… Она не способна ни на какие уступки. Хотя он и сам такой!.. Почему он чувствовал себя таким старым и очерствевшим, словно что-то отделяло его от других людей? Он положил проспект обратно в ящик. Завтра надо будет позвонить Веронике, поблагодарить ее, сказать, что он тронут ее добротой и еще несколько дней поживет в квартире. Ему вдруг захотелось проявить любезность: сейчас он не мог бы сказать, так ли необходим ему этот развод! Пожалуй, что и нет… А если он отсюда уедет, то что возьмет с собой? Что принадлежит ему в этой квартире, которую он уже привык считать своим домом? Он достал из стенного шкафа громоздкий чемодан, который прослужил ему больше десяти лет. Он таскал его с собой по пансионам и гостиницам, и за годы скитаний чемодан здорово пообтрепался.
