В борьбе с одиночеством нам порою приходится проявлять терпение — на протяжении многих дней, месяцев и лет наблюдать свои попытки убежать от него. В конце концов наступает день, когда одиночество выходит на поверхность, и мы уже не пытаемся от него избавиться. Наше сознавание присоединяется к ощущениям, и мы уже не думаем о том, что происходит. Мы — ни за, ни против происходящего. Мы лишь невинно и наивно наблюдаем за ним. Чтобы понять одиночество, необходимо с ним общаться. Нужно дать ему расцвести, рассказать о себе — не обязательно словами — и угаснуть. И замечательную возможность для этого дает сознавание, которому мы учимся, медитируя на подушках.
Когда люди впервые начинают практиковать сознавание, то часто понимают его неверно. Они воспринимают ее как отстраненность, дистанцированность — как если бы мы стояли на холме и в бинокль наблюдали за битвой, происходящей внизу, в долине. Мы видим битву, но не принимаем в ней участия и находимся в относительной безопасности.
Сознавание в моем понимании — вовсе не отстраненность. Это активное наблюдение. Мы находимся не на холме, а внизу, в самой гуще битвы, и полностью сознаем происходящее. Мы поддаемся опыту так же, как мы поддаемся дыханию или ощущениям тела, — в данном случае это сложный опыт того, что мы зовем одиночеством. Мы не обрабатываем его при помощи концепций, объяснений и т. д. Мы просто позволяем ему существовать.
В чем же здесь различие с состоянием одиночества, спросите вы. Разница — в качестве бодрствования. Если мы просто испытываем одиночество, то теряемся в нем. В особо тяжелых случаях оно нас полностью подавляет. Но если мы подходим к одиночеству осознанно, то не теряем себя, а, наоборот, находим. Мы находимся в самой гуще опыта и полностью сознаем происходящее.
При этом мы вновь сталкиваемся с законом, о котором мы уже говорили, — законом непостоянства. Все имеет свое начало, развитие и конец. Мы обнаруживаем, что энергия сознавания трансформирует наш опыт. Она освобождает энергию, заключенную в одиночестве, и придает ему внушительность. Мы начинаем понимать, что все, что с нами происходит, носит временный характер. Мы перестаем бояться любых ощущений.
Конец одиночества наступает при полном контакте с ним. Двойственность субъект/объект исчезает. Мы сами превращаемся в одиночество. Больше не существует «я», сочувствующего самому себе. Наблюдая одиночество и не отделяясь от него, мы лучше понимаем его и жизнь в целом.
И все же есть что–то, что мешает полному контакту с одиночеством. Это «что–то» — принадлежность нашему «я», восприятие одиночества как «нашего». Необходимо отрешиться от понятий «я» и «мое». Существует одно лишь одиночество.
Когда мы изменим, таким образом, наше отношение, одиночество превратится в одинокость. Мы одиноки, но связаны с окружающим миром.
Однако нельзя превращать опустошение своего «я» в новую цель. Об этом остроумно сказано в одном еврейском анекдоте. Раввин в синагоге обращается к прихожанам: «Вы, наверное, думаете, что я — раввин, ваш учитель, святой человек. Но я хочу, чтобы вы знали: я — никто и ничто. Здесь, — и тут он похлопал себя по груди, — ничего нет». Собравшихся удивила его скромность.
Рядом стоявший помощник раввина тоже вступил в разговор: «Вы думаете, что он — ничто? Нет, это я — ничто и никто. Я — меньше, чем он». И снова молящиеся были глубоко тронуты. Ведь этих людей они считали почти святыми.
И тут вдруг из задних рядов встает прислужник в рабочей одежде и говорит: «Да нет, это я — никто и ничто. Я — ничтожнее, чем пыль, которую я подметаю».
Раввин качает головой и сердито говорит помощнику: «Посмотри–ка, он тоже считает себя ничтожеством».
Практика сближения может иметь различные варианты. Много лет назад, когда я только начинал преподавать в Кембридже, в моде была французская еда. Круассаны тогда еще не появились в наших ресторанах быстрого питания. Кушать круассаны и знать, как правильно произносится само это слово, было признаком «продвинутости». Я в то время преподавал практику сближения. Во время занятия ко мне подошла ученица и сказала, что только что осознала — ей не нравится французский сыр «бри». Она ела его уже много лет, но, достигнув в тот день сближения со своим опытом, поняла, что ей нравится не сам сыр, а его популярность.
