Но врожденная способность нагвалей воздействовать на других зависит не только от их отказа от мирских забот или от силы их личности, но также от их безупречного поведения. Нагвали безупречны в своих действиях и чувствах, несмотря на ловушки — в нашем мире и в иных мирах, — попадающиеся на их бесконечном пути. Это не значит, что нагваль следует заранее предписанной модели правил и указаний, чтобы вести себя безупречно, или наоборот. Но с другой стороны, они используют все свое воображение, чтобы адаптироваться и освоиться со всем, что происходит, делая свои действия текучими.
Что касается действий, нагвали, в отличие от средних людей, не ищут одобрения, уважения, похвалы или любого другого вида признания от кого бы то ни было, включая своих товарищей-магов. Все они требуют от себя безупречности, чистоты, целостности.
Именно это делает компанию нагваля столь притягательной. Люди попадают в зависимость от его свободы так же, как другие от наркотиков. Для нагваля мир всегда совершенно новый. В его компании каждый начинает смотреть на мир так, как никогда не умел раньше.
— Это потому, что нагвали разбили зеркало саморефлексии, — сказала Зулейка, как будто следовала за потоком моих мыслей. — Нагвали способны видеть себя в зеркале тумана, которое отражает только неизвестное. В этом зеркале больше не отражается наша нормальная человеческая природа, выражающаяся в повторяемости, — перед глазами простирается бесконечность.
Маги верят, что когда лицо саморефлексии и лицо бесконечности сливаются, нагваль полностью готов разрушить границы реальности и исчезнуть, как будто он не был сотворен из твердого вещества. Исидоро Балтасар был готов уже давно.
— Он не может оставить меня позади! — закричала я. — Это было бы слишком несправедливо.
— Полный идиотизм размышлять по этому поводу в терминах справедливости и несправедливости, — сказала Зулейка. — В магическом мире есть только энергия. Разве каждый из нас не учил тебя этому?
— Меня очень многому учили, — мрачно признала я. И через несколько минут, надувшись, пробормотала:
— Но сейчас все это ничего не стоит.
— Все, чему мы тебя учили, именно сейчас является самым важным, — возразила она. — Разве ты не знаешь того, что в мрачные минуты воины объединяют свою энергию, чтобы сохранить ее. Воины не поддаются отчаянию.
— Но что из того, что я выучила или испытала, может смягчить мою печаль и отчаяние? — тихо проговорила я. — Я даже пыталась напевать духовные гимны, которым выучилась от моей няни. Флоринда смеялась надо мной. Она решила, что я полная дура.
— Флоринда права, — произнесла Зулейка. — В нашем магическом мире нечего делать с мольбами и заклинаниями, с ритуалами и причудливым поведением. Наш чудесный мир, который есть сон, существует благодаря сконцентрированному намерению всех тех, кто живет в нем. Он целостен во всякий момент благодаря упорной воле магов. Точно так же повседневный мир держится на упорном желании всех и каждого.
Внезапно она остановилась и, казалось, загнала себя в угол мыслью, которую ей не хотелось высказывать. Потом, улыбнувшись и сделав смешной беспомощный жест, она добавила: — Сновидеть наш сон — это значит быть мертвым.
Ты имеешь в виду, что я должна умереть прямо здесь и сейчас? — произнесла я голосом, который становился похожим на хрип. — Ты знаешь, что я готова к этому в любой момент.
Лицо Зулейки ожило, она улыбнулась, как будто я сказала ей самую лучшую из шуток. Видя, что я настолько серьезна, насколько это возможно, она поспешила объясниться: — Нет, нет. Умереть — значит отказаться от своих привязанностей, отпустить все, что у тебя есть, все, чем ты являешься.
— Но в этом нет ничего нового, — сказала я. — Я сделала это тогда, когда вступила в твой мир.
— Очевидно, ты этого не сделала. Иначе ты бы не оказалась в таком положении. Если бы ты умерла так, как этого требуют маги, ты бы не ощущала сейчас боль.
— А что бы тогда я ощущала?
— Долг! Цель!
— Моя боль лишает меня возможности воспринимать цель, — закричала я. — Это отдельно. Независимо. Я жива и чувствую печаль и любовь. Как я могу избежать этого?
