Конечно, исключения есть, и их много, но они лишь подчеркивают правило: языковой, культурный и социальный барьер не дадут Вашим детям достичь высокого социального статуса.
Да, у них будет относительно высокий уровень жизни, они будут расти и жить в относительной безопасности и, скорее всего, будут счастливы.
Если Вы хотите своим детям простого человеческого счастья, если Вы хотите, чтобы им было хорошо, спокойно и безопасно — эмиграцию имеет смысл рассматривать как серьезную возможность.
Потому что Россия не будет благополучной страной в ближайшие годы.
Мне приходилось доказывать это в самых разных аудиториях на протяжении всей продолжающейся трети века национального предательства, и я глубоко разочарован в том, что нарастающий кризис подтвердил мою правоту.
Но в России Вашим детям будет доступно то, чего они, скорее всего, не смогут получить в фешенебельных странах: счастье личных достижений, счастье роста социального статуса.
Хотя им совсем не обязательно удастся добиться этих достижений, они могут достичь их неприемлемой ценой, живя в опасности, а часто нищете и лжи, — и они вполне могут стать агрессивными дебилами, а то и преступниками, потому что далеко не каждая семья может сопротивляться обществу и спасать своих детей от навязываемой этим обществом культуры, — они могут обрести это счастье, недоступное в фешенебельных странах не только детям эмигрантов, но и большинству их коренных жителей.
Принципиально важно и то, что в нашей культуре социальная полноценность человека неотделима от осознания им своего неотъемлемого права коренным образом менять правила, по которым живёт общество. Это одна из фундаментальных особенностей русской культуры: каждый её носитель, какое бы ничтожное общественное положение он ни занимал и какой бы низкой квалификацией ни обладал, считает своим естественным, природным правом иметь своё собственное мнение обо всём, происходящем в обществе, и в любой момент быть готовым изменить общество в соответствии со своими представлениями о справедливом, а значит — должном.
Это право может быть отнято и узурпировано, его проявления могут выглядеть предельно смешно и нелепо (хотя мнения таксистов всех регионов, в которых я бывал, о социально-экономической политике были намного более профессиональными и добросовестными, чем мнения членов правительства и руководителей Банка России), — но оно воспринимается людьми как неотъемлемое и действительно является таковым для всех носителей русской культуры.
И поэтому для эмигрировавших в фешенебельные страны родителей их выросшие в этих странах дети, при всей их защищённости и благополучии, не являются полноценными в социальном плане людьми, так как не признают за собой и не имеют права менять нормы и правила, по которым живёт приютившее их общество, — причём не потому, что они дети эмигрантов, а потому, что этого права и на Западе, и в Китае не знают за собой и сами граждане соответствующих стран.
Европейцы вообще живут по законам, написанным их дедами точно так же, как живут в домах, построенных их отцами (а то и прадедами), — и даже не могут себе представить возможности их самостоятельного, по своей воле кардинального изменения (необходимого в том числе благодаря Глобальной депрессии): их представления о переменах ограничены в основном незначительными нюансами вроде налоговых ставок, — при сохранении самих налогов.
Другой трагедией эмигрантов-родителей, в основном переживаемой в США, является вопрос о степени интеграции их детей в американское общество. Если родители из Европы будут воспитывать своих детей подобными себе, для американского общества они будут кончеными «лузерами», обречёнными (разумеется, за пределами своей диаспоры) на болезненное переживание своей если не ущербности, то чужеродности. А при их полной интеграции они вырастут американцами и будут, как и положено в американской культуре, полностью отчуждены от своих родителей.
Таким образом, и бегство из России, и жизнь в ней имеют свои риски, но я хочу сконцентрировать Ваше внимание на принципиально различных целях этих путей.
