Позже она повела его в сад. Вместе они прошлись по тропинкам, вьющимся вокруг клумб, грядок с овощами и кустов крыжовника. Она показала ему огненные желто-оранжевые бархатцы, кучу веток в канаве за сараем, где два дня назад видела старого ежа, и лакированные листья редкой чайной розы, обещавшей вот-вот расцвести. Он держался на шаг позади, кивал, слушая незнакомые названия садовых цветов и сорняков, начиная, к собственному удивлению, улавливать едва ощутимые перемены, происходившие в этом мире, где мало-помалу остывали травы, в воздух закрадывалась сумеречная сырость и размеренно текло время, чьи цвета плавно перерождались из зыбкого золота ветреного, лиственного дня в прозрачное серебро прохладного, туманного вечера. Неподалеку кто-то сжигал опавшие листья; тонкий ручеек дыма плыл над соседской крышей, и от запаха пощипывало глаза. Суханов остановился и вдохнул полной грудью.
— А что, если нам тоже набрать веток да развести костер? — предложил он. — К ночи и камин можно будет затопить.
— Давай, — согласилась она. — В кладовке, кажется, еще осталась бутылка красного вина.
Приятная вечерняя свежесть уже прильнула к окнам, когда он сумел наконец разжечь камин, скормив ему трехлетней давности «Огонек». Очертания комнаты растворились в колебании теней; Нина сидела на ковре и, забыв про вино, пристально смотрела на пламя, и тлеющие обрывки догоравших страниц тускло отражались в ее светлых глазах.
Понаблюдав за нею поверх своего бокала, он спросил:
— О чем задумалась, солнышко?
Нина пожала плечами, не отрываясь от огня.
— Есть одна художница, фамилию не помню, — сказала она. — Она делает кубики. Похожи на игрушечные, только обтянуты тканью, а поверх написаны разные тексты: двустишия, загадочные изречения и прочее. Иногда в большом кубике прячется еще один, поменьше, другого цвета, и на нем тоже может оказаться надпись — к примеру, ответ на вопрос, приклеенный на кубике снаружи.
— Где ты такое видела? — с некоторым удивлением поинтересовался он.
— На какой-то выставке. Мне там запомнился один кубик. Ткань жуткая, черная в лиловых цветочках, как старушечий халат или лента на похоронном венке, и ярлык: «Душа». А внизу предостережение: «Не открывать — улетит».
— И что дальше? — выдержав паузу, спросил Суханов.
— Да ничего. Крышка была наглухо заклеена — не открывалась. Только вот я все думаю: что же там было внутри? Может, очередной темный кубик с надписью: «Улетела. Вас предупреждали. Не надо было открывать»? Или что-нибудь совсем другое? Может, кубик ярко-красный, или радостно-синий, или завернутый в золотую фольгу, с надписью: «Дерзающие награждаются. Возьми свою душу, ступай в мир, твори великие дела»?
— Скорее всего, внутри было пусто, — сказал он, пополняя свой бокал. — Зачем тратить силы, создавая то, чего никто не увидит? В любом случае, подобные поделки — это не искусство.
— Почему-то не могу об этом забыть, — ответила она.
Какое-то время они сидели молча. У вина был вкус молодости и солнца; в камине шипели затаенной влагой тонкие осиновые ветки; через две комнаты, на кухне, кукушка в старых часах с неохотой прокашляла восемь раз. Суханову почудилось, что в небесах за окном он видел неспешное кружение поблескивающих звезд.
— Странно: никогда особенно не любил ездить за город, — произнес он задумчиво, выливая себе в бокал остатки вина, — а теперь мне кажется, что даже смог бы тут жить.
Нина шевельнулась, словно выходя из забытья.
— Я не спросила, — заговорила она. — Ты надолго?
— Вадим за нами приедет завтра после обеда. Но скоро, наверное, нам с тобой стоит сюда вернуться на подольше — нет, в самом деле, как ты думаешь, махнем на природу на пару дней, а то и на неделю…
— Завтра я не готова ехать, — тихо, почти про себя сказала Нина.
— Садовые работы не окончены? — с улыбкой спросил он. — Мне казалось, ты говорила, что управишься ко вторнику. Ну что ж, можем на денек-другой задержаться. Я позвоню Вадиму.
— Нет, я другое имела в виду, — сказала она. — Мне хочется здесь пожить.
— До каких пор?
— Может быть, до первого снега. Или дольше.
Его мысли внезапно пошли под откос.
