Говорят, у Джини с Ником все в порядке, они, мол, прекрасно ладят, и я рад за них, но Ник отмочил странную штуку, ему только что стукнуло пятьдесят, и он выкопал в подвале своего дома громадную яму. Они живут в Филадельфии, в городском особняке, все четыре этажа которого являют собой картину тщательно спланированной и со вкусом оформленной по последнему слову дизайна роскоши, причем верхний этаж целиком предоставлен Нику для его занятий, тут и кабинет с персональным компьютером, и гимнастический зал с велотренажером и подвесной грушей. Джини, она режиссер программы местных новостей на телевидении, целый день на работе, их ребенок рано утром уезжает в Фоксглав, или где там находится его школа, но Ник, показывая мне недавно свое жилье, жаловался на то, что ему тут тесно, беспокойно, от Джини некуда укрыться, она покупает ему веши, устраивает сюрпризы, то оборудует кабинет какими-то светильниками, то водрузит туда полный Оксфордский словарь английского языка в семнадцати томах, ему душно тут, он задыхается. И тогда, рассказывал он, сопровождая меня в подвал и дальше вниз по лестнице, он нанял подрядчика, и полдюжины рабочих с лопатами вручную вырыли котлован в холодном плотном грунте колониальных времен под домом и соорудили ему абсолютно звуконепроницаемый кабинет, где нет телефона и куда не допускается никто, ни жена, ни чадо. Он отпер ключом висячий замок на двери, включил свет и ввел меня внутрь.
— Потрясающе, Ник! — вымолвил я, поймав его свирепо торжествующий взгляд. — Просто замечательно! — восторгался я, стоя в этой промозглой подземной пещере и восхищенно разглядывая капли, выступившие на деревянной облицовке. Пошлю ему в подарок бочонок амонтильядо.
Звонок.
Привезли книжные полки: светлый праздник души.
Черт побери, они же не собраны! Пусть провалится в тартарары тот человеконенавистник, который придумал эту гнусность — «сделай сам». Пусть сидит там в дерьме и «делает сам» до второго пришествия — я по его милости палец себе разбил, сколько металлических заноз в ладони всадил. «Изготовлено в Югославии»... Дружище Тасич родом из Дубровника, ну, попадись он мне, достанется ему на орехи!
А вот и худший из всех часов: налив себе выпить за мои первые дни свободы, я делаю глупость — звоню Энджел. Она, конечно же, тоже наливает себе, и мы говорим с бокалами в руке.
— Как дела в серале? — вопрошает она.
— Брось, Энджел, не заводись.
— В тот вечер у Дэвида и Норы мне стало так обидно, когда ты сказал при всех, что у меня, мол, будет право посещения.
— Так я же в шутку!
— Никто что-то не смеялся.
— Я здесь работаю, Энджел, это моя келья отшельника, все равно что ашрам у Луэллина, или как он там у него называется.
— Когда объясняешь ты, Джонатан, это звучит куда как убедительно. Когда же пытаюсь объяснить это я, на меня смотрят как на законченную дуру.
— Так ведь правом посещения пользуются родственники тех, кто сидит в тюрьме. Вот я и хотел сказать, что писатель — тот же узник, метафорически.
— А фактически в изоляции-то оказалась я. Ты же от меня заперся.
— Мы все это с тобой обговорили, Энджел. Я не даю тебе ключ, чтобы чувствовать себя тут полным, безраздельным хозяином, знать, что это моя собственная территория, место, где я могу уединиться и работать.
— Не подумай, Джонатан, что мне очень надо вламываться к тебе. Просто у меня в голове не укладывается, что мне не доверяет мой собственный муж. — Помолчав, она продолжает: — К тому же, по-моему, это неправильно, что ключ только у тебя: мало ли что может случиться.
— Что именно?
— Не знаю. А вдруг ты заболеешь? Двигаться не сможешь? Ногу, например, сломаешь или инфаркт, инсульт?
— Спасибо за заботу, Энджел.
Господи боже мой, она уже застолбила эту квартиру: оставила сушиться на стойке душа комбинацию, повесила в шкафу свой купальный халат, поставила в аптечку жидкость для контактных линз. Чего ей неймется?! Куда я — туда и ей надо. Иной раз собираемся куда-нибудь, так она возьмет и в мои цвета оденется. И дался ей этот мужской стиль: полотняные пиджаки и широкие брюки летом, галстук, завязанный свободным узлом под воротником. Вообще тут сам черт не разберется: в этом году все они вырядились в мужское. До всех-то мне дела нет, но на ней видеть этот маскарад противно. А то еще, бывает, начнет задумчиво потирать подбородок в серьезном разговоре — точь-в-точь как я.
