Не сразу, но понял столь разительную смену настроения отца: всю жизнь он в семье был главным, общей опорой и защитой, а тут сыновья вдруг ушли на бой кровавый, оставив его дома, будто старика немощного.
Вот и распсиховался, сам себя потерял. А теперь все встало на свои места…
И вдруг в середине августа контр-адмирал Чаплыгин словно вспомнил, что у него в распоряжении томится бездействующий лейтенант Манечкин, и среди ночи затребовал его к себе, приказал на катере-тральщике немедленно отбыть в район Черного Яра, где и оказать посильную помощь коменданту переправы.
Слово «посильную» почему-то выделил голосом.
Матросы приказ встретили внешне равнодушно, только Красавин зло буркнул:
— Сам груздем назвался!
Действительно, разве это задание для группы особого назначения? Нет, не того они ждали, когда давали согласие на службу в ней, не того…
К переправе — довольно жиденьким мосточкам, на берегу около которых толпилось порядочно беженцев: женщин с детворой и узлами с домашним скарбом, — подошли в тот момент, когда над заволжскими степями приподнялось солнце. Золотистое. Обещающее опять жаркий день.
Чуть прижались к мосточкам бортом — они угрожающе заскрипели, ожили. На этот оглушительный скрип из будочки, сколоченной наспех, и выскочил армейский капитан, заорал хриплым, усталым голосом:
— Куда прешь, куда?
Отвечать было некогда: женщины, едва катер коснулся мосточков, скопом, толпой бросились к нему. Лейтенант Манечкин мгновенно почувствовал, что минута промедления — и мосточки рухнут. Он скомандовал во весь голос:
— Полный назад!
Взвыв мотором, катер-тральщик отошел метров на пять и закачался на собственных волнах.
Армейский капитан и два солдата, появившиеся откуда-то, тоже поняли, насколько близка была большая беда, и теперь, взявшись за руки, охраняли вход на мосточки с берега.
Убедившись, что относительный порядок восстановлен, лейтенант Манечкин и произнес речь, которую позднее Красавин, иронизируя, назвал насквозь дипломатичной.
— Предупреждаю: кто без моего разрешения взойдет на мосточки, будет немедленно расстрелян.
Угрозе, сказанной не в полный голос и спокойно, поверили, всей массой отшатнулись от мосточков и замерли в ожидании, с мольбой и надеждой глядя на моряков, на их катер.
Теперь тральщик к мосточкам подошел осторожно, опасаясь толпы, которая, ошалев от пережитых страхов, могла запросто разом броситься на катер и даже перевернуть его. Чтобы все было понадежнее, матросы лейтенанта Манечкина по собственной инициативе спрыгнули на мосточки, молча оттеснили капитана с солдатами и замерли, положив руки на автоматы, висевшие на груди.
Капитан, похоже, был даже рад такому повороту событий, безразлично махнув рукой, он сделал попытку вообще уйти куда-то. Удержал Красавин, громко объявив, что старший морской начальник требует его к себе.
Молодец, Красавин! И не соврал, и малое воинское звание его, Манечкина, надежно упрятал: ведь этот армейский капитан наверняка не разбирается в нарукавных нашивках на флотских кителях.
Оценил лейтенант Манечкин находчивость Красавина, нахмурился сурово и не сказал, а изрек тоном, не допускающим возражений:
— На вас, товарищ капитан, возлагаю организацию живой очереди на переправу. И наблюдение за ней. Исполняйте!
Это было его первое приказание здесь. А потом были еще два: Дронову с Красавиным изыскать материал для сооружения настоящего причала и соорудить его, а командиру катера-тральщика — немедленно исчезнуть, но явиться сюда с плашкоутом или баржонкой подходящей, до заката солнца обязательно явиться.
Убежал катер-тральщик, убежал почему-то вверх по течению, откуда пришли недавно, и вовсе тихо стало у мосточков. Только грудной ребенок плакал где-то совсем рядом. Надсадно, казалось, из последних сил. Лейтенант Манечкин умышленно избегал смотреть в ту сторону, откуда доносился плач: боялся, что, увидев ребенка, потеряет душевную твердость, без которой сейчас никак нельзя; всех этих людей до невозможности жалко, была бы возможность — без промедления и единым рейсом всех их переправил бы на тот берег Волги!
Но пока даже самой захудалой лодчонки нет у него.
