* * *
Одно из приключений маминой юности закончилось эскападой с последствиями, имеющими ко мне прямое отношение.
Как-то она, уже расставшись с Тимошенко, репетировала в Школе Русской Драмы свою роль. Во время занятий в зал вошел художник-оформитель Коля, ставший впоследствии легендарным режиссером Театра комедии Николаем Павловичем Акимовым.
«Слушай, Надя, – сказал Акимов, – там внизу с директором разговаривает какой-то мужчина. Высокий, представительный, но на актера не похож… В очках, в костюме и галстуке, интеллигентный, в общем, как ты любишь». Любопытная мама выбежала на лестницу, перегнулась через перила (студия была на третьем этаже) и увидела в пролете таинственного незнакомца.
– Эй, вы! – крикнула она вниз.
– Я? – удивился незнакомец, подняв голову.
– Да-да, вы! Я кончаю репетицию через полчаса. Если не очень торопитесь, подождите… Проводите меня домой, хорошо?
Мама сказала, что интеллигентный незнакомец удивленно посмотрел на директора и покрутил пальцем у виска. Но подождал. И проводил.
Это был Яков Иванович Давидович, мой будущий папа, с которым мама прожила в любви и относительном согласии сорок два года, до самой папиной кончины.
Я не помню, чтобы финансовые и бытовые проблемы служили когда-нибудь поводом для скандалов моих родителей. Зато одной из причин острых разногласий между ними было их различное отношение к музыке. Папа обладал абсолютным слухом. Он и по нотам играл прекрасно, и, услышав любую мелодию, мог сразу воспроизвести ее с интересной аранжировкой. Мама вершиной музыкальных творений почитала цыганские романсы и аргентинские танго. Помню ее рассказ, как после окончания гимназии ее папа спросил, какой она хочет подарок. «Сбросить рояль с третьего этажа», – ответила барышня, которую десять лет обучали игре на фортепьяно лучшие учителя Петербурга.
…Оставив сцену, мама занялась переводами и прочей литературной работой. Она перевела с немецкого пять книг по истории и теории германского кино, написала несколько пьес, навострилась писать сценарии для Студии научно-популярных фильмов, так называемого «научпопа», на самые невероятные темы – от разведения пчел до научного кормления свиней.
Приехав в Бостон в возрасте семидесяти пяти лет, мама написала более сорока рассказов, опубликовала книгу воспоминаний, а в возрасте 99 лет издала томик стихов. Вот несколько стихотворений из этого сборника.
Я никогда не буду молодой,
И старой тоже скоро я не буду.
Улягусь под гранитною плитой
И жизнь свою я начисто забуду.
Исчезну, уничтожусь навсегда,
О, как несправедливо и обидно,
Ведь если гаснет на небе звезда,
Нам сотни лет ее сиянье видно.
Так как же нам, обыкновенным, жить,
Не гениям, ученым и поэтам,
Чтоб, обрываясь, не погасла нить,
А продолжала тлеть неярким светом.
Какие мысли, подвиги, дела
Должны остаться на родной планете,
Чтобы сказали: «Да, она жила,
Не зря жила на этом трудном свете».
…
Всё на свете имеет лицо,
Только смерть не имеет лица.
Всё на свете имеет конец.
Лишь конец не имеет конца.
…
Старые друзья похоронены,
А новые друзья – посторонние.
И некого спросить: «А помнишь ли?»
И некого просить о помощи.
…
Тина, песок и водоросли,
К берегу не подойти.
Мне бы немного бодрости
В самом конце пути.
Только не оборачивайся,
Только назад не гляди, —
Какое бы ни было качество
Пройденного пути.
В декабре 1994 года мы праздновали в Бостоне мамино девяностопятилетние, на которое был приглашен и Иосиф Бродский. Он приехать не смог, но прислал маме в подарок поздравительную оду.
Мама растрогалась и ответила Иосифу стихами:
Не подругой была, не сверстницей,
Я на сорок лет его старше.
Но, услышав шаги на лестнице,
Бормотанье под дверью нашей,
Я кидалась бегом в переднюю,
Будто к источнику света,
Чтобы в квартиру немедленно
Впустить молодого поэта.
А поэт, побродив по комнатам,
Постояв у книжного шкафа,
Говорил еле слышным шепотом:
«Я пришел почитать стишата».
И от окна до двери,
Шагами комнату меря,
Начинал он спокойно и строго,
Но вскоре, волненьем объятый,
Не замечал он, как строки
Вдруг наливались набатом.
И дрожали тарелки со снедью,
И в стену стучали соседи.
На праздновании маминого девяностопятилетия российская поэзия была представлена находившимися в то время в Бостоне Александром Кушнером с женой Леной Невзглядовой. Вот его поздравление: