– Громче! – резко перебил его председатель.
И тут Зощенко прорвало.
– Что вы хотите от меня? – закричал он. – За что меня травите? В чем я перед вами виноват?
И вдруг заплакал. Заплакал по-детски, громко всхлипывая. Закрыв лицо руками, он сбежал со сцены и выскочил в боковую дверь. Зал обмер. Меня огрело такое отчаяние и бешенство, что я сорвалась со своего места, кинулась следом и нагнала его на лестнице. Зощенко стоял, повернувшись лицом к стене, и рыдал.
– Мишенька, родненький, не надо… Это же сволочи, подонки… – бормотала я, гладя его по плечу.
В эту минуту я увидела бегущих по лестнице Юрия Германа и Ольгу Берггольц.
– Молодец, – бросил мне Герман на ходу. Я не поняла, за что он меня похвалил. Позже Герман сказал, что шок был настолько велик, что кому-то надо было нарушить это оцепенение. И моя «демонстративная выходка» всколыхнула зал: начался шум, назревал скандал, собрание было сорвано.
Я не вернулась в зал и не знаю, что там происходило. С меня было довольно…
* * *
Возвращаясь в двадцатые годы…
Мама была настоящей роковой красавицей, этакой femme fatale, и жизнь ее была феерически разнообразной.
Она училась в Школе Русской Драмы и бросила ее, не доучившись. Ее пригласили играть в театр «Вольная комедия», а совмещать работу и учебу она не смогла. «Вольную комедию» сменил «Балаганчик», театр малых форм, один из самых любимых и популярных в Ленинграде. В «Балаганчике» она играла в паре с Риной Зелёной. Театральным художником-оформителем был Николай Павлович Акимов, режиссером – Семен Алексеевич Тимошенко. После закрытия театра Тимошенко ушел в кинематограф и увлек маму за собой. Он снимал фильмы по своим же сценариям, такие как «Три товарища», «Наполеон-газ», «Вратарь республики», «Небесный тихоход», песенку из которого с припевом
Первым делом, первым делом – самолеты!
Ну, а девушки?
А девушки – потом… —
распевала вся страна.
Мама снималась у Тимошенко в главных ролях в фильмах «Гранд-отель», «Минарет смерти» и «Наполеон-газ». В «Наполеоне» мама играла американскую шпионку, самолет которой сбили над Ленинградом. Место было выбрано без промаха: у памятника Петру Первому. Раздобыли старый, списанный самолет, накидали вокруг щебень и мусор, обложили несложной пиротехникой. Две шпионки, сестры Грант – мама и актриса Ольга Спирова, – лежат под «обломками» с револьверами в руках, собираясь дорого продать свою жизнь.
– Приготовились, – кричит Тимошенко. – Давай пиротехнику, дымовые шашки! Начали!
Зашипели, зажглись по бокам пиротехнические кубики и вдруг… самолет загорелся весь с четырех сторон. Огонь полыхнул в лицо, опалил волосы на затылке…
– Девочки! – орал Тимошенко. – Лежите! Девочки, горите! Господи, какой кадр! Слава, крути!!!
– Семен Алексеевич, – отшатнулся оператор, – они же…
– Умоляю! – вопил Тимошенко. – Девочки, терпите! Девочки, горите! Такого кадра не придумаешь! Еще одну минуту!
Оля Спирова попала в больницу, везучая мама отделалась ожогами рук. Оказывается, в капиллярных трубочках старой развалюхи сохранился бензин, и никому не пришло в голову это проверить.
«Наполеон-газ» критики приняли прохладно. Были упомянуты и подражание западным фильмам, и сумбур, и убогая штамповка. Вот абзац из одной рецензии:
«Артистки по своим типическим данным подобраны неплохо, но они слишком условны… Блистательно снята одна сцена, ради которой стоит смотреть этот фильм. Это сцена пожара самолета. Игра сестер-шпионок поражает своей экспрессией и выразительностью. Кадры этого эпизода создают редкое в кино ощущение подлинности…»
В процессе творческого содружества мама вышла за Тимошенко замуж, впрочем, ненадолго. Он много пил и был бессмысленно и нелепо ревнив. Финал их брака был скорым и внезапным. Мама играла Марию Стюарт. Утром, в день премьеры, из театральных мастерских приехала портниха с платьем для первого выхода. «Не платье, а пенное чудо», – вспоминала мама. Она примеряла его в спальне, перед высоким трюмо, а портниха на коленях, с булавками во рту, выполняла «последние указания». Вошел нетрезвый Тимошенко в очевидно скандальном настроении и разразился таким примерно текстом: «Конечно, тебе важнее вертеться перед зеркалом в этом идиотском платье, чем обсуждать со мной новый сценарий». Мама, как она утверждает, «мирно и доброжелательно» попросила оставить ее в покое. Но режиссер не на шутку раздухарился, схватил с бюро чернильницу и выплеснул чернила на пенное чудо. Мамина реакция была молниеносной. Она подняла стул и разбила его о тимошенковскую голову. (К сожалению, я не знаю, в каком платье мама играла на премьере, а придумывать не хочется; пусть в мемуарах будет толика тайны.) Много лет спустя подвыпивший Тимошенко звонил нам раз в месяц и жаловался на свою жизнь. Но поскольку мама беседовать с ним отказывалась, он разговаривал со мной. Текст был примерно такой: «Вчера в Елисеевском встретил Наденьку с твоим отцом. Оба подтянутые, красивые, не мне чета. У меня радикулит, весь скрюченный, хожу с палкой и пью как сапожник. Какая она умница, что бросила меня к чертям собачьим».
