— Веришь ты, значит, крепко?
— В доску!..
Вдруг Василий сорвался с места и подскочил к двери. Но отошел от нее разочарованный:
— Помстилось... Думал, Марья Митревна идет...
Тянулись ночные часы. Лампочка коптила. Власа стало клонить ко сну. А Василий метался по избе и то подскакивал к двери, обманываясь каждым шорохом, то бурлил, рассказывая Власу о своих мечтах, о налаживающейся жизни и больше всего о сыне, который родится, непременно родится.
Наконец дверь распахнулась (и Василий не уследил этого мгновенья!), и Марья, устало войдя н избу, хрипло сказала:
— Ну, Василий, ступай, гляди на сына!
— Батюшки! — хватился Василий за волосы и рванулся к Марье. — Голубушка ты моя, Марья Митревна! Вот спасибо!..
— Чудак! — засмеялись оба — Влас и Марья. — Кого благодаришь?.. Бежи к бабе!..
— Побегу!.. К Верухе!.. К Владимиру Васильичу!..
— Обалдел от радости! — покачал головою Влас, закрывая за Василием дверь. — Вроде подменили парня.
— Хотится ему сына, Влас. И Веру-то свою извел, и сам головушку себе закрутил. Ну, теперь доволен!
До утра оставалось еще много времени. Можно было еще поспать пару часов. Марью клонило ко сну, и она скоро крепко уснула. Влас же прилег, но сон бежал от него.
Влас не мог забыть возбуждения и радости Василия. Влас не мог забыть уверенности в будущее, которой до-отказу был переполнен Оглоблин.
«Ишь, как переменился народ!», недоумевал Влас. «В кою это пору такая перемена? Откуда?».
Бежало время. Подходил рассвет. Разгоралось утро. Влас лежал с открытыми глазами и прислушивался к чему-то своему, что так же, как неотвратимое и крепкое утро, зрело в нем и заполняло его всего.
4.
— Значит, дня через два обратно? — вечером спросил Николай Петрович, собираясь уходить домой.
— Выходит, что так, — тряхнул головой Влас. — Кончается мой отпуск.
Николай Петрович заходил к Медведевым каждый вечер. Каждый вечер видел Влас, как парень поглядывал украдкой на Зинаиду и как девушка отвечала на его взгляды лукавыми и ласковыми улыбками. И, отмечая для себя это безмолвное, но многозначительное переглядывание, Влас пока-что ничего не говорил, но с Николаем Петровичем был прямодушен и приветлив.
— Кончается мой отпуск, — повторил он. — А просрачивать не хочу.
Марья вздохнула. А Филька, нахмурившись и обидчиво надувшись, протянул:
— Когды жа ты, тятя, теперь опять придешь? насовсем?
Влас ответил не сразу. И пока он собирался с мыслями, в избе было тихо.
— Ты что ж, Филька, откуль думку такую взял, что я насовсем приду? — сурово обернулся Влас к сыну. Но в суровости его прозвучало что-то мягкое и лукавое, и Марья встрепенулась.
— Откуль?! — вздрагивающим голосом проговорил Филька. — А ты разве теперь на коммуну сердишься? Ты не сердишься, я знаю!..
— Знаешь! Ишь, ведун какой, всезнающий!..
Марья с облегчением перевела дух и широко ухмыльнулась: она по голосу узнала, что Влас не упрямится, не стоит на прежнем. И она, пряча свою радость, тихонько толкнула Фильку в плечо:
— Ты! Пошто поперешно с отцом разговариваешь?
Николай Петрович попрощался и ушел. Скоро ушли спать и ребята. Когда Зинаида скрылась за дверью, Влас сказал жене:
— Примечаешь?
— Чего бы это, Егорыч?
— А то, что, стало быть, скоро у нас зятек объявится.
— Ой, да что же это ты! — вспыхнула Марья. — Мне и невдомек.
— Проглядела, значит, ты. А оно яснее ясного. Ну, я супротив ничего не скажу. Парень самостоятельный и при деле. И озорства не чуется в ем. Ты, тово... Коли без меня оборачиваться к сурьезному станет, оповести их, что, мол, отец не супротивен...
— Да как же это? — недоумевала Марья. — Ну, никак я до твоих слов и сдогадаться об этим не могла!
— Проморгала! — посмеялся Влас. — Глаза поплоше стали...
Влас походил по избе, переложил бесполезно что-то с одного места на другое, помурлыкал про себя какую-то песенку. Остановился, потер пальцами лоб.
— По-новому, Марья, теперь все, по-новому. Ранее-то как бы такое дело оборачивалось? Таскались бы сваты да кумовья, шли бы сговоры да ряды. Девку бы путем и не спросили об ее охоте да люб ли ей женишок. И порешено было бы на скус да на разум родителей. Ну, нонче не так...
