6.
О многом рассказал Влас. О себе, о стройке, о людях. Даже о базаре, на котором его так поразила жадность мужицкая, деревенская. Вспомнив о крестьянах, торговавших разной снедью и упрямо, с какой-то затаенной злобой, словно мстя за что-то, не уступавших городским ни копейки с заломленной непомерно высокой цены, Влас в сердцах сказал:
— Рвут! Прямо последнюю шкуру с людей сдирают.
И Василий уверенно заключил:
— Единоличники, которые вроде в кулаках да в подкулачниках...
О многом рассказал Влас. Но на одном осекся, замялся. Вдруг стало неловко и вроде как будто стыдно рассказывать о встречах с Некипеловым. И потому Влас сразу оборвал свои рассказы и нахмурился.
Но неугомонный Василий поразил, словно ударил:
— А ты там, Влас Егорыч, невзначай не натакался на след Некипелова Никаношки? — с веселой догадкой спросил он.
Влас ответил не сразу. Горячей волной удалила кровь в его голову: вот-вот оборвет, срежет бранным, злым словом бывшего балахонского жителя. Но, сдержавшись и потушив в себе ненужный и беспричинный гнев, он немного хрипло и приглушенно признался:
— Было дело... Раза два попадался он мне. Встречал.
— Да ну!?.. — оживились кругом и придвинулись потеснее к Власу. И даже Зинаида бросила свое что-то, домашнее, и насторожилась, услыхав последние слова отца.
— Встречал... — повторил Влас и с тоскою подумал о том, что, выходит, как будто и зазорно, что были у него эти встречи с опороченным человеком.
— Он сбежавши, — напомнил Василий. — Ему бы надо у чорта на куличках пребывать. А он ловчило! Ходит себе по городу, красуется! И Петька его там где-то обосновался... Не берет никакая кумуха кулацкую породу.
Влас почесал щеку и оглянулся. Марья поймала его взгляд и вдруг смело напомнила:
— Ты, Влас Егорыч, устал, поди, с дороги. А вечеру-то вон сколько, ночь!
Поняв намек, гости шумно поднялись с мест. Николай Петрович весело кивнул головой:
— Всамделе, отдохнуть надо хозяину. Да и нам поутру раненько надо за работу.
— Ну, отдыхай, Влас Егорыч! — подхватил Василий. — Хорошо поговорили. Очень интересно. Еще поговорим, расскажешь поболее... А тут присмотрись к нашей житухе!..
Когда чужие разошлись, Марья стала поторапливать Зинаиду:
— Прибирай, дочка, со стола. Надо отцу отдых дать.
— Пожалуй, пора набоковую, — потянулся Влас. — Уморились вы? Ложитесь ведь рано.
Со стола было быстро убрано. Зинаида, захлопнув дверцу шкафа, повернулась к отцу:
— Спокойной ночи, тятя! Я на поветях ночую. Пойдем, Филька!
Филька нехотя последовал за сестрой.
Влас позевнул и стал разуваться.
— Так-то, Марья. Живете, значит? Ничего, говоришь? Ладно?
— Как будто ладно, Влас. Конешно, скучно об своем хозяйстве. Да скучать недосуг. Работа. Я со скотом возжаюсь. Хороший скот подобрался...
— А как другие?
— Которые тоже шибко к работе привержены. Есть, конешно, отлынивающие. Без этого не бывает.
Влас босиком прошел к постели и потянулся.
— Та-ак... — проговорил он. — Так... Что же, и балахонские тоже не сдают? Приобвыкли к работе?
— Балахонские не хуже прочих, Влас. Даже на удивленье. Взять хотя бы Василия да Артема, или Никоныча старика. Сполняют свое дело хорошо.
— Удивительно мне это... — раздумчиво протянул Влас. — Не ждал. Скажи на милость! Васька Оглоблин, никогда у него за душой ничего не было, ни к какому хозяйству привычки не имел, а выходит из него справный хозяин! И не верится мне.
— Верно, верно, Влас! — горячо подхватила Марья. — И мне сумнительно было. А как он принялся охлопатывать насчет кормов, я и удостоверилась. Много он тогда трудов положил...
И Марья, воскрешая в своей памяти дни, когда Василий носился по окресностям в поисках кормов, стала рассказывать мужу о том, что тогда сделал Василий.
Не прерывая ее, прослушал Влас о Василии: ничего не сказал и, сидя на постели, внезапно впал в задумчивость. Марья притихла. С легким испугом сбоку посмотрела на мужа и увидела странное: Влас растерянно чему-то улыбался и глядел куда-то далеко, за стены избы.
— Влас! — нерешительно окликнула она. Улыбка растаяла на лице мужа, он встряхнулся и решительно стал расстегивать ворот рубахи.
— Спать, — сказал он тихо. — Давай, Марь, спать...
