Павел шагал не к своей мазанке, а так, куда-то, по какому-то переулку, неизвестно зачем. Полчаса назад емудействительно сильно хотелось выпить, сейчас ничего не хотелось.
Многолетняя жизнь в лесу обострила его слух, приспособила его глаза хорошо видеть в темноте. И сейчас он услышал — кто-то хлопает по грязи навстречу ему. А подняв голову, сразу различил, что это Мария Макшеева.
Мария, может, не узнала его, а может, не захотела узнавать — прошла было мимо. Он окликнул ее именем, каким звал в юности, каким звал иногда и теперь:
— Марька…
Она оглянулась, затем пошла еще быстрее, но, сделав несколько шагов, остановилась:
— Ну — что, что?
— Да так я… — произнес Демидов, подходя. — Что мне с тобой?
— Гляди-ка, трезвый. — Глаза Марии во мраке чуть поблескивали, и Павел знал, что она глядит на него, как всегда, холодно и враждебно. — Когда ты от водки этой сгоришь только!
— Вот как Денисия твоего прижулькну где-нибудь.
— Зверь ты, зверь! Чем он тебе дорогу перешел? Что ты над ним висишь всю жизнь, как… Чем он то виноват перед тобой? Это я пускай виновата, коли выбрала его, а не тебя. И хорошо, что не тебя! Ты ведь пьянчужка, бирюк лесной. Хватила бы я с тобой горюшка!.. — И Мария заплакала.
— Врешь ты, — сказал ей Демидов с тихим вздохом. — Все врешь.
— Я тебя по-всякому просила — оставь ты нас в покое. У меня семья, дети, я… Что ж я с собой могла поделать тогда… коли не тебя, а его полюбила.
— Врешь, — повторил Денис. — За меня б вышла, коля б не посадили меня перед войной.
— Никогда! — воскликнула женщина.
— Ветру у тебя в голове много было, это верно, — как-то грустновато произнес Демидов. — Ладно, может, и не за меня. А от Денисия-то ушла даже бы и сейчас, будь твоя воля. Да нету. Запутал он тебя в грязных магазинных делах, завязил сперва в них, как муху в паутине… А теперь тюрьмой пугает. Вон полушалок на тебе и тот ворованный.
— Не трожь ты! — Мария отступила, ударила его по протянутой руке, будто боялась, что он сорвет с ее головы полушалок.
— Водку и ту заставил продавать ночами. С меня только и берете настоящую цену. Куда он деньги то складывает?
— Как я ненавижу тебя, паразита! — прохрипела Мария, отступая, будто изготавливаясь к прыжку.
— И это неправда, — произнес он с каким-то укором.
Мария зарыдала тяжко, уткнула лицо в концы полушалка. Он терпеливо ждал, пока она выплачется.
— Нет, это правда, — сказала она, вытирая глаза. — Я тебя возненавидела по правде с того дня, когда ты меня там… в лесу в кровь исхлестал ружейным ремнем. И до смерти за это ненавидеть буду.
— Не ошибись, гляди, глупая ты баба, — произнес Демидов.
— Ишь ты, как себя ставишь! Поглядите-ка на него! Еще противней ты мне после таких слов!
И она быстро пошла прочь, разбрызгивая резиновыми сапогами грязь. Павел стоял, опершись на палку, глядел ей вслед, будто ожидая, что она вернется.
И она вернулась. Она остановилась сперва, потом резко повернулась, торопливо подбежала к Демидову:
— Вот глупая я… ты произнес. А?
— Я это сказал.
— А почему?
— А ни бабы, ни человека из тебя не выросло. А могло бы и случиться.
В соседнем доме загорелось окно, свет из него упал прямо на Павла, а Мария осталась отрезанная в темноте. Но Демидов увидел ее запрокинутое к нему лицо, действительно холодное и враждебное.
И все равно она была красивая, Мария. Она была на четырнадцать лет моложе Павла, ей подбиралось под пятьдесят, но время словно не трогало ее. Все такие же гладкие щеки с румянцем («И это не ветер нахлестал», — отметил Демидов), свежие еще губы, которыми она когда-то целовала его жарко и ненасытно, такие же густые, без единой сединки волосы. Лишь вокруг глаз стали пробиваться морщинки, да и то едва-едва.
— Оставь ты нас с Денисом в покое, Пашенька! — умоляюще заговорила вдруг она. — Мы старики уж, жизнь сызнова не начнешь… Уедь куда-нибудь, али мы с Денисом уедем, а ты за нами не тащись следом, дай нам пожить спокойно под старость хоть, не преследуй боле. Ты ригу колхозную поджег, в тюрьму угодил — и пошла твоя жизнь наперемол. А Денис при чем?
— Ты?! — вскрикнул он и тяжко задышал. — Денис, значит, ни при чем? Он ни при чем? Н-ну, отвечай?!
