— Сколько тебе лет? — спросила мисс Грейс, когда я принялся за дело. — Двенадцать?
— Пока нет, мэм. Двенадцать исполнится только в июле…
— У меня тоже есть сын, — мисс Грейс стряхнула пепел со своей сигареты и принялась жевать очередное печенье. — В декабре стукнет двадцать. Он живет в Сан-Антонио. Знаешь, где это?
— Да, мэм. Это в Техасе. Там, где Аламо.
— Верно. Исполнится двадцать, а это значит, что мне должно стукнуть тридцать восемь. Уже песок сыплется, а? Это явно вопрос с подвохом, подумал я.
— Нет, мэм, — рискнул я ответить.
— А-а, маленький дипломат, да? — она опять улыбнулась мне, но на этот раз улыбка прямо-таки светилась в ее глазах. — Бери еще печенье, — она оставила мне всю пачку и направилась к двери дома, а потом закричала, обращаясь к кому-то внутри дома:
— Лэнни! Лэнни, оторви от дивана свою задницу и иди сюда! Первым показался мой отец. В свете наступающего утра он выглядел каким-то постаревшим, под глазами у него темнели черные круги.
— Я позвонил в участок шерифу, — сказал он мне, когда уселся на свое мокрое водительское сиденье и втиснул ноги в ботинки. — Кто-то должен будет поговорить с нами на том месте, где упала машина…
— Кто, черт побери, это был? — спросила мисс Грейс.
— Я не смог определить. Его лицо было… — он быстро взглянул на меня, потом опять повернулся в сторону женщины. — В общем, его очень здорово избили и покалечили…
— Надрался, наверное, до чертиков. Белая горячка — куда более вероятное объяснение…
— Я так не думаю, — отец ничего не сказал по телефону о том, что мужчина был обнажен, привязан за шею струной от пианино и прикован наручниками к рулю. Эта информация предназначалась только для шерифа, а уж никак не для ушей мисс Грейс или кого-нибудь ей подобного. — Вы когда-нибудь видели здесь парня с татуировкой на левом плече? Выглядит как череп с крыльями, которые несут его куда-то?
— Я видела просто безумно огромное количество татуировок, — заметила мисс Грейс. — Но не могу припомнить ничего подобного тому, о чем вы говорите. Собственно говоря, как вы смогли это разглядеть? Тот парень был без рубашки? Как вы узнали о его татуировке?
— Да, он был без рубашки. И у него был вытатуирован череп с крыльями прямо вот здесь, — и отец дотронулся до своего левого плеча. Он снова задрожал и потер руки. — Они никогда не смогут поднять эту машину. Никогда. Озеро Саксон глубиной более трехсот футов. Раздался звон колокольчика. Я посмотрел в сторону двери, держа в руках ящик с молоком. Из дома вышла девочка с заспанными глазами. Она была одета в длинный купальный халат, а ноги ее были голыми. Волосы по цвету напоминали кукурузу и рассыпались по ее плечам, но как только она приблизилась к молоковозу, то часто заморгала от света и проговорила:
— Меня уже заебало… Мне показалось, что я тогда чуть было не свалился на землю от неожиданности этого высказывания, потому что никогда прежде в своей жизни я не слышал, чтобы из уст женщины вырывалось такое грязное ругательство. О, я уже отлично знал, что значило это слово и все остальное, связанное с этим, но его небрежное употребление в прекрасных устах повергло меня в глубокий шок.
— Здесь присутствует молодой человек, Лэнни, — сказала мисс Грейс таким голосом, которым, казалось, можно было согнуть стальной гвоздь. — Следи, пожалуйста, за своим языком… Лэнни посмотрела на меня, и ее холодный взгляд напомнил мне тот случай, когда я ткнул зубцом вилки в электрическую розетку. Глаза Лэнни были шоколадного цвета, а ее губы, казалось, наполовину улыбались мне, наполовину презрительно усмехались. Что-то в ее лице выглядело жестким и настороженным, словно она только что сбежала от наказания. В выемке под горлом можно было заметить маленькую красную метку.
— И кто таков этот парень? — спросила она про меня.
— Это сын мистера Мэкинсона. Веди себя, пожалуйста, прилично, слышишь? Я с трудом сглотнул и отвел свои глаза от Лэнни. Ее халат немного приоткрылся. Тогда до меня дошло, какого сорта девушки так употребляли нехорошие слова и что здесь было за место. Я несколько раз слышал от Джонни Вильсона и Бена Сирса, что где-то рядом с Зефиром был самый настоящий бордель. Это, по-видимому, входило в программу знаний, получаемых в начальной школе. Когда ты говоришь кому-то: “Отсоси-ка! ”, то сразу начинаешь балансировать на острой грани между миролюбием и насилием. Хотя я раньше всегда представлял себе особняк, который являлся публичным домом, так: плакучие ивы, растущие вокруг него; черные слуги, подносящие клиентам на веранде фасада специальные напитки из мяты и виски со льдом. Как бы то ни было, реальность состояла в том, что публичный дом был не таким уж большим прогрессом по сравнению с полусломанным прицепом. Кругом стояла тишина, а передо мной — эта девушка с кукурузными волосами и грязным ртом, которая зарабатывала себе на хлеб утехами плоти. Моя спина покрылась гусиной кожей, но я не смогу рассказать вам, какого рода сцены проносились тогда словно медленная и опасная буря в моей голове.
