Статью, в которой Анн де Ноай пишет о Шестове, найти не удалось.
Из Швейцарии Таня поехала в Понтиньи на собеседование «Романтизм и его глубина» (21–31 августа). Шестов ей туда пишет:
Очень порадовало нас твое письмо — хотя, конечно, мы и вперед знали, что тебе в Pontignyбудет хорошо. Любопытно, что D.H. [DanielHalevy?] скажет о Розанове и как к Розанову в Pontignyотнесутся. Переводить его тебе не легко будет, но зато, если удастся, то это тебе будет большой заслугой. Скажи от меня D.H., чтобы он уж воспользовался случаем и из своего доклада сделал
статью для «N.R.F.» — и может быть, заодно и для какого-нибудь английского журнала. Это было бы очень интересно да и нужно уже. [24(?).08.1927].
Конечно, жаль, что Desjardinустал и DuBosнездоров. Но все же, вероятно, в конце концов, беседы наладились, и тебе не придется жалеть, что ты поехала в Pontigny. Плохо, что в будущем, если Desjardinи DuBosне поправятся, некому им помочь. Но, авось они все же поправятся, а может быть и найдут себе помощников…
Отчего ты о Бердяеве ничего не написала? Как ему понравился Pontignyи как он понтинийцам понравился? (29.08.1927).
Возвращаясь в Париж, Шестов заехал на три дня в Виши повидаться с Ловцкими, которые приехали туда на летний отдых, и прибыл в Париж 13 сентября. Статью о Соловьеве, над которой он работал в июне, Шестов закончил 25 сентября. Она появилась в «Современных Записках» № 34 (первая книга 1928 г.) под заглавием «Умозрение и откровение. Религиозная философия Владимира Соловьева». Через некоторое время статья появилась по-французски («Paris- Palestine», №№ 4–9, 1929) и по немецки («JenaDieTat», №№ 5–6, 1929). Получив статью, редактор журнала Адам Кукхоф пишет Шестову: «IhrAufsatz…hatmichleiden- schaftlichinteressiert…ichliebeihrsehr». (10.01.1929 и 13.05.1929).
В то время, когда Шестов кончал статью о Соловьеве, он написал длинное письмо своему другу А.М.Лазареву, который тогда жил в Реймсе:
О том, что Вы пишете по поводу моих книг, правда, было бы целесообразнее потолковать при личном свидании, чем переписываться. Но несколько слов сказать можно. Вы пишете, что не понимаете моих книг. И мне приходит в голову, что, пожалуй, ведь так оно и должно быть. Понять можно Пифагорову теорему, менделеевскую периодическую систему, теорию Эйнштейна и даже любое
философское построение. Ибо тут задача сводится к тому, чтоб неизвестное привести к известному. Но когда задача меняется, когда неизвестное хочет отстоять свою независимость и не дается в плен известному — тогда ведь и задача меняется. «Понимание» оказывается ненужным, понять неизвестное тогда равносильно тому, чтоб потерять его. Я полагаю, что даже бесспорные научные объяснения в конце концов не приводят все-таки к пониманию. Считается, что мы «понимаем» воду, когда говорим, что вода есть соединение двух газов, взятых в известных количествах. Но разве, в сущности, это есть «понимание»? Вода, как была, так и осталась непонятною. Отчего кислород и водород дают воду, а не воздух или серебро? На этот вопрос никто не даст ответа. Никто тоже не даст ответа на вопрос, почему вода есть не то же, что серебро, или воздух не то, что золото. Ведь глухой может отлично постичь теорию звуковых волн, но он никогда не узнает, что такое звук. Так вот, мне кажется, что каждый раз, когда открывается действительно какое-нибудь неизвестное, все наши попытки «понять» его заранее обречены на бесплодность. Плотин говорит: «оно не нуждается в споре, как если бы оно само не могло себя нести» (Эпиграф в моей статье «Что такое истина»). Как вы это поймете, когда мы под пониманием разумеем именно отыскание опоры, когда, чтоб понять, нам нужно ввести подлежащее пониманию в «связь вещей»? Но, в сущности, всякая вещь, поскольку она существует, рвется прочь из связи. Вода, воздух, золото и т. д. тоже находятся вне связи и, хотя возникают при известных условиях, но в своем возникновении совершенно своеобразны и своевольны. И вот, мне кажется, что, когда Вы говорите, что не понимаете моих книг, это происходит, быть может, потому, что Вы все, мною рассказываемое, хотите тоже ввести в «связь вещей».
