Хотя,
подумал
Йехошуа, не
лучше этих
табличек
обычай его
народа
прибивать к
дверному косяку
кусок пергамента
с молитвой
«Господь
будет хранить
нас в походах
и
возвращениях,
отныне и вовеки!»,
и при входе и
выходе из
дома
целовать палец,
коснувшийся
пергамента.
Разве мертвый
кусок дерева
это –
Небесный
Отец, чтобы просить
у деревяшки
благословения?
Йехошуа
повернул в
греческий
район на
узкую улочку
убогих лачуг,
таверн и
бедных
ремесленных
мастерских.
Сандалии
тонули в
мягкой пыли.
Из сточной
канавы
смердело
нечистотами.
Люди
попрятались
от солнца.
Лишь рыночная
площадь
шумела. Лавки
и лотки под
парусиновыми
навесами
пестрели
товарами.
Рулоны египетского
папируса,
посуда из
литого александрийского
стекла,
египетские
аметисты и
драгоценные
камни из
Индии,
обработанные
тут же в
мастерских
при лавке,
поделки из
слоновой
кости,
глиняные
горшки и
тарелки, хомуты,
сохи. Чего
тут только
нет!
Зеленщики
то и дело
освежали
водой овощи и
фрукты. В
рыбных рядах
морские
твари лежали
ярусами,
висели на
крюках под
тряпками, облепленными
тучами мух.
Мясники
лениво отгоняли
от
нарубленных
кусков
проворных бродячих
собак.
На
Йехошуа был
новый халат и
шапочка,
расшитая
бисером.
Торговцы
зазывали его
на все лады, а
затем
бранились и
кидали в след
куски сухой
глины.
Йехошуа
прошел по
улице
пророка
Даниила и свернул
направо в
один из трех
иудейских кварталов.
Глиняные
лачуги сменили
двухэтажные
дома.
На
мощеной
белым камнем
главной
улице Александра
теснились
роскошные
виллы с высокими
каменными
заборами и
пестрыми
садами.
Здесь,
невзирая на
зной,
толпился
народ. Распоряжением
наместника
въезд в центр
на верблюдах
и лошадях по
примеру Рима
запретили. И
люди, с
тележками
или с
поклажей на
головах,
суматошно
сновали по
широкому
бульвару с
пальмами.
Впереди
зло ругались
два взмокших
лектикария.
Один не
уступил
дорогу
другому, и
оскорбленный
носильщик,
считавший,
что его хозяин
важнее, больно
ударил
невежу
ассером в
плечо. Вокруг
потехи,
перегородив
движение,
толпились
зеваки. Но
молодой
франт,
откинув
шелковую
занавеску на
паланкин, уже
извинялся
перед
желчным
стариком,
выглянувшим
на шум из крытых
носилок, и
подгонял
четырех
рабов-эфиопов.
Еще
один
вельможа в
низкой
гексафоре
расцеловался
с приятелем в
октофоре с
кожаным пологом.
Рабы
терпеливо
пережидали
любезности
хозяев, тычки
и брань
толпы.
Почти
за десять лет
жизни в
Александрии
Йехошуа
привык к
этому городу,
но не считал
себя своим
даже в демах
единоверцев.
В этом городе
купцов о
человеке
забывали
быстрее, чем
о раздавленной
мухе. У
Сераписа или
Изиды просили
только денег
и
благополучия,
а – здоровья,
чтобы
наживать.
Перед
трехэтажным
дворцом с
каменными воротами
молчаливый
распорядитель
в легком
шелковом
халате
скользнул
беглым
взглядом на
запыленные
сандалии парня.
Через минуту
вернулся
слуга и повел
Йехошуа к
боковому
входу с улицы
Арсеонии.
Юноша
был
разочарован:
его приняли,
как слугу. Но
подавил
тщеславие –
этот
хронический недуг
александрийцев.
На
заднем дворе
сотни две
лектикариев
расселись за
общие
дощатые
столы под
навесом. Им
принесли
разбавленного
красного
вина и
фрукты. Тут
же по двору
сновали
босоногие кухарки
с корзинами
овощей,
домашние
рабы и слуги
в парадных
одеждах.
Йехошуа
взбежал по
мраморной
лестнице. Миновал
зал с бюстами
бельмооких
слепцов. Слуга
распахнул
перед гостем
резную дверь
в уютный
кабинет с
мебелью из
красного
дерева. На
полках, в
резных
коробках
стояли зачехленные
в кожу
свитки.
На
диване,
обитом зеленым
бархатом,
скрестив
ноги и
переплетя на
животе
пальцы в
золотых
перстнях,
полулежал
грузный
мужчина в
шелковом
халате, расшитом
золотом.
Рядом о
пюпитр
облокотился Филон.
Он ободряюще
кивнул
Йехошуа. Тот
поклонился.
Рослый
и крепкий, с
открытым
взглядом, он
не походил на
тщедушных
умников со
слащавыми
улыбочками
из окружения
Филона. Густые
вьющиеся
волосы до
плеч и
обаятельное
лицо с
правильными
чертами
делали его красавцем.
Банкир
заметил
большие и
сильные кисти
рук
ремесленника
с тонкими
пальцами – признак
породы.
– Брат
рассказал
мне о тебе, – не
вставая, проговорил
банкир. –
Почему ты
решил уйти к
молитвенникам?
Ты молод. У
тебя
мастерская.
