Дом
Иехойахима и
Ханны
некогда
построил кожевник.
За городом.
Чтобы тяжкий
дух из мастерской
не раздражал
соседей. И
ныне в сарае,
где когда-то
хранились
неотделанные
шкуры, еще
держалась
сладковато-приторная
вонь. Дом
купил отец
Иехойахима,
гончар Иааков:
выше по
крутому
берегу ручья
было много
красной
глины, а у
городских
стен на откосе
– в изобилии
известняка,
его растолченным
добавляли в
глину. Иааков
построил печь
для обжига.
Выучил
сыновей
ремеслу и рассчитал
подмастерьев.
Двое младших
братьев
Иехойахима
обосновались
в городе, а он
после смерти
родителей
расширил
виноградник.
Господь
подарил
Иехойахиму и
Ханне сына и
двух дочерей.
Сын женился и
осел среди
гончаров,
ближе к
дядьям.
Виноградники
и ремесло приносили
небольшой, но
верный доход.
За
домом в
канаве
валялась
груда битой
посуды и
черепков. Под
навесом
стояли два
гончарных
круга:
деревянный,
на нем
помощники делали
заготовки, и
каменный, для
мастера, с
дисками
разного
диаметра. На
каменном
Иехойахим
обрабатывал
детали. На
покрывале из
козьего
волоса сохла
глина.
Мальчики
знали: когда
комья
рассыпятся,
помощники
измельчат их
и очистят от
примесей.
Вдоль стены
мастерской
сохло два
десятка
кувшинов в
бат каждый:
им еще
предстояло
вернуться на
гончарный
круг. Тут же
поблескивали
полированными
боками
кувшины
поменьше, не
больше лога и
ценой
несколько
лепт.
Особняком
под навесом
стояли
четыре
дорогих
кувшина: два
рифленых с
черно-красными
поперечными
полосами и два
черных – для
мирта,
сделанные на
заказ. Перед
обжигом дед
опускал эти
кувшины в
оливковое
масло, чтобы
они
окрасились в
черный цвет,
и заставлял
помощников
тщательно полировать
бока посуды
деревянными
терками, придавая
кувшинам
глянец.
Братья
нашли деда за
гончарней
под навесом,
пристроенной
к внешней
стене у леса.
Это был еще
крепкий
мужчина лет
пятидесяти,
сутуловатый
и мосластый.
В его
вьющихся
черных
волосах и в
бороде едва
змеилась
седина. Рабочая
эскамида открывала
крепкие икры
и шрам на
правой лодыжке.
Дед
жестикулировал
и басил
какие-то пояснения
коротышке с
одутловатым
лицом. Поверх
синдона
тонкого
полотна тот
носил светло-коричневый
гиматий, на
ногах греческие
сандалии. Дед
добавил в
кисет
незнакомца
щепотку
измельченных
листьев
сухого
дурмана и
наказывал
вдыхать дым
травы, чтобы
не задыхаться
при грудной
болезни.
Люди
считали
Иехойахима
своенравным
чудаком. На
досуге он
любил
приврать о
далеких странах,
где якобы
бывал.
Говаривали: в
молодости он
ослушался
отца и
подался за
Иордан к
ессеям.
Другие
утверждали:
на севере у
язычников он
дошел до
самого
Великого
города, а
потом
нанялся в
отряды
Варрона,
тогдашнего
правителя Сирии,
и очищал
мечом
окрестности
Дамаска от разбойников
Зенодора:
земли
последнего по
приказу
Цезаря
перешли
Ироду
Великому. Утверждали:
врачевать
Иехойахим
научился у ессеев.
Другие – что
старый
гончар
хранил короткий
меч: подарок
сотника за
доблесть.
Под
навесом на
полках,
уложенные в
аккуратные
ряды на
полотняные
тряпки,
сушились травы.
В Канне
лечил грек
Елисей,
окончивший
Александрийскую
медицинскую
школу, а при
синагоге в
Назарете –
хирург.
Ученые
присылали к
старому
гончару за
травами.
Елисей
подарил
Иехойахиму
таблицу
соотношения
крови, флегмы,
желтой и
черной желчи
к временам
года и
предрасположенности
к болезням,
составленную
по трудам
знаменитого
Полибия, зятя
великого
Гиппократа.
Только чтец
молитвенного
дома в
Назарете,
фарисей
Ицхак, прозванный
людьми
«косолапый» –
при ходьбе он
волочил ноги
и спотыкался,
словно
изможденный
служением
Закону –
недолюбливал
Иехойахима. Он
пенял:
простолюдину
заниматься
исцелением –
грех. Но
мирился с
тем, что люди
с разрешения
равви
обращались
за лечением
не к Богу, а к
лекарям.
Иааков ходил
в школу при
молитвенном
доме, и как-то
в лесу
спросил деда:
– А
разве не
сказано в
третей книге
Закона, что
люди болеют,
не исполняя
заповедей
Господа, и
Господь
посылает на
них чахлость
и горячку?
– Сказано…
– пробасил
Иехойахим.
– Так
зачем мы ищем
для них
снадобья,
перечим
Господу? Не
грех ли это?
Иехойахим
хмыкнул,
смекнув, чьи
речи
перекладывает
внук.
– Но
если человек
выздоровеет,
не значит ли, что
Господь
отпустил ему
грехи?
