Сохранилось мало сведений о религиозном воспитании детей. Первое поколение приехавших Стайнов, безусловно, было религиозным. Гертруда упоминает о своем деде с материнской стороны как о набожном человеке, из династии знаменитых раввинов. Мать описывает в дневнике еврейские праздники, посещение детьми еврейской школы по субботам. Там-то девочка и получила начальные познания в иудаизме. Ей было 8 лет, когда она с удивлением обнаружила, что в Ветхом Завете ничего не говорилось о вечной, загробной жизни.
Воспитатели и наставники в семье Даниеля религии не касались. И не удивительно, что говоря о юношеских годах, ни Лео, ни она не упоминают о каком бы то не было религиозном образовании или соблюдении религиозных правил.
В школе Гертруда была средней ученицей, ничем не примечательной, хотя довольно продвинутой для своего возраста. Предметы, которые вызывали или должны были вызывать интерес учеников, казались ей скучными. Единственным привлекательным занятием она находила грамматический разбор и построение предложений. Некоторые черты и привязанности, отмеченные в школе, удивительным образом проявились и во взрослые годы. Например, почерк был и остался никудышным. Однажды ее сочинение выиграло первое место, но для демонстрации в школе его переписала другая ученица. Впоследствии все свои литературные записи Гертруда делала на листочках ужасным почерком, и их приходилось переписывать.
Со смертью матери в доме все переменилось. Четырнадцатилетняя девочка уже начала понимать, что внешне проигрывает сверстницам — невысокая, плотно сложенная, с заметно избыточным весом, что с тревогой отметила в дневнике еще мать. Детство кончилось. Гертруда претерпела трансформацию, непосредственно ощутив связь с внешним миром. Свои 15 лет она посчитала переломным возрастом: «Пятнадцать лет действительно как средневековые годы: все открываешь впервые — ничего ясного ничего определенного ничего безопасного ничего не приходит и ничего не уходит; но все может произойти».
Майкл, получив степень бакалавра, возвращается назад и начинает работать у отца в компании. Отец полностью поглощен банковскими операциями. Хозяйство переходит в руки Берты и более-менее налаженная жизнь расстраивается. Никакой системы или порядка. Каждый ест, что хочет и когда хочет. Лео и Гертруда могли использовать время, как им заблагорассудится — могли пойти в оперу, гулять ночью, охотиться (Лео умел стрелять из ружья), а днем высыпаться и т. п.
В 1891 умирает отец. И как ни странно, его смерть лично Гертруде приносит облегчение: «Однажды утром мы не смогли разбудить нашего отца. Лео пролез в окно и оттуда выкрикнул, что отец лежит в кровати и он мертв; и мертв он был. Тогда-то наша жизнь, без отца, превратилась в приятную». В последние годы отец стал особо нервным, раздражительным, пытался устанавливать какие-то странные порядки в доме, на улице вел себя крайне эксцентрично. Противостояние его и детей выражалось в беспрерывных скандалах. В записных книжках, не предназначенных для чужих глаз, Гертруда упоминает несколько еще более тревожных фактов. Однажды отец попросил старшую дочь Берту лечь к нему в кровать для согревания. Она отмечает нечто подобное, случившееся с ней и братом отца Солом.
Гертруда не находит добрых слов об отце; по всей видимости, и он ощущал некоторую неприязнь к ней. В его глазах она была не той дочерью, какую хотелось бы видеть.
Извещая о смерти отца в письме к дяде Мейеру, первопроходцу, дипломатичный Майкл, теперь двадцатишестилетний, сор из избы не стал выносить:
Какой потерей стала смерть дорогого отца для нас, особенно для меня, ибо он был не только отцом, но и другом. Он оставил собственноручное завещание, назначив Мейера Эрмана… и меня душеприказчиком по Калифорнии, а вашего сына Майкла — душеприказчиком, без бондов, с правом продавать любую собственность без суда. Завещание сейчас в суде на утверждении… Дети все совершеннолетние, за исключением Лео и Гертруды; я назначен их опекуном.
В самое ближайшее время мы переедем в Сан-Франциско, где я проживал с марта месяца и работал в должности первого помощника суперинтенданта
