Ну, это не сравнимо. Здесь мы работали по специальности, не ночами, без отрыва и получили по несколько тысяч. По-моему, четыре на двоих. Это были еще настоящие рубли. Несколько машин, конечно, нельзя было купить, но одну подержанную можно. Каждому. Сильно подержанную. Но дело было не в машинах, и нужно было не на машины.
И дальше мы занимались программированием. Центр нужен был только для того, чтобы заключить договоры с потребителями, между нами и организацией-заказчиком, получить акты и все оформить».
Потом Ходорковский и Невзлин с удовольствием вспоминали об этом в «Человеке с рублем»: «Один из нас только в «МЕНАТЕПе» почувствовал себя человеком: инженер-программист высшей квалификации, подрабатывавший на погрузке-выгрузке вагонов, не чуравшийся самой черной работы, зарабатывавший мускулами, в «МЕНАТЕПе» за две недели заработавший головой три тысячи рублей, только тогда понявший, что мозги дороже ценятся, чем мускульная сила, — только тогда начал отсчет новой жизни».
«С Михаилом Борисовичем мы де-факто, может быть, и познакомились, я точно не помню, но не работали, — рассказывает мне Леонид. — Он был большой начальник. По тем временам, в период знакомства, он был большой руководитель, и подчиненные его очень оберегали.
Ему было 24 года, но все знали, я, по крайней мере, знал, что в МХТИ парень дошел до освобожденного секретаря комитета комсомола. А комитет был на правах райкома, то есть большой комитет. Что он собирался работать в московском горкоме, но там что-то не получилось, что был организационным секретарем долгое время, а оргсекретарь и зампоорг — это большая организационная работа. Что он велик, что он организовывал студенческие строительные отряды, что в институте к нему относятся с большим уважением. Что он — сильный руководитель и сильная личность.
Но мы не были лично знакомы.
А лично я его узнал в конце 1987 года, когда мы пришли как клиенты и мне сделали предложение туда перейти. Предложение сделала Татьяна, думаю, согласованное с Ходорковским. Я начал думать, потому что терять работу, уходить с насиженного места, не хотелось.
Тогда я и был встречен Михаилом Борисовичем и принят в его кабинете. Я не люблю кабинетов, начальников, сидеть напротив стола, подчиняться. Не потому, что я экстравагантен, просто по своей натуре не люблю систему подчинения.
Поэтому я не помню, как все происходило. Но если бы мне было некомфортно, если бы я увидел, что он меня не понимает и готов рассказать про приход-уход и обеденный перерыв, «ofce protocol”, как сейчас говорят, — я бы никогда там не остался. Потому что в любом месте, где бы я ни работал, долго или недолго, где бы ни учился, у меня всегда были неформальные отношения и отсутствие какого-либо режима. Я продавал себя за результат, а не за время.
И в предыдущем месте, откуда я уходил, у меня были прекрасные отношения с начальником, мы нормально общались, понимали друг друга, хотя я был молодой, а он старше. И мне не нужно было выстраивать лучшие отношения, лучше и быть не могло. Я там проработал семь лет, но никогда не рвался вверх и в советские времена, выше того уровня, после которого надо играть в административные игры. Потому что я не люблю это делать, потому что я не люблю руководить и не люблю подчиняться.
Он мне понравился этот парень, молодой, младше меня. Выглядел он плоховатенько: джинсы или брюки типа джинсов, кофта, короткая куртка, достаточно длинные волосы и усы».
«Менатеповцы из числа ветеранов с понятным смущением вспоминают о детских болезнях бунтарства, — это “Человек с рублем”. — На работу ходили кто в чем горазд — не бизнесмены, а сборище рокеров: джинсы, кожаные курточки, цветастые рубахи, косынки на шее, крутые прически. Мы вызывали шокинг в чиновном мире, нам это импонировало: ах, какие мы смелые, независимые и ррреволюционные, какой вызов бросаем касте беловоротничковых».
Такой вольный стиль оказался не самым эффективным на переговорах с контрагентами, и вскоре от него отошли. Но не в полной мере. Ходорковский и в начале двухтысячных иногда появлялся в кожаной куртке, и в офисе «ЮКОСа», и на телевидении.
