«Мы трезво рассудили, что можем оказаться подсадными утками в большой политической игре, — вспоминали они в книге «Человек с рублем». — Надо будет скомпрометировать руководство Белого дома — вот он, компромат: уголовные преступники — в советниках, досье — многопудовое, судебный процесс по телевидению: у нас же гласность. И кому какое дело, что в советники мы не рвались, по бухгалтерским ведомостям Белого дома не значимся, работали бесплатно, хотя времени и на «МЕНАТЕП» не хватало. Просто недостало сил отказать новой власти, которой, нам представляется, мы были полезны».
Провидцы они! Судьба отпустит еще 14 лет до телепроцесса. Черт бы побрал подобное провидение! Я знаю писателей, которые ножницами вырезают из записных книжек такие пророчества.
«Заявления о выходе из партии мы написали 20 августа 1991 года в Белом доме, в дни путча, это было прощанием с иллюзиями, которым и мы отдали дань», — вспоминали Леонид [14] и Михаил.
А совсем рядом, в здании СЭВ, украшенном плакатом «Слава воинам республики!», проходило собрание акционеров «МЕНАТЕПа». Решался вопрос об увеличении уставного капитала «Торгового дома МЕНАТЕП» с 50 до 2000 миллионов рублей и компании «МЕНАТЕП-инвест» с 5 до 150 миллионов рублей. Увеличили.
На следующий день, 20 августа, народа у Белого Дома было гораздо больше: не тысячи — десятки, а может быть, и сотни тысяч.
Белый Дом защищают штук десять танков и штук 15 БМП. На них российские флаги, на пушках — букеты цветов. Это танки генерала Лебедя.
Выступают Ельцин, Шеварднадзе, Руцкой. Около Белого Дома со стороны набережной располагаются на рюкзаках, одеялах и просто на голой земле его защитники. Некоторые, отдежурившие ночь, еще спят. Другие пишут плакаты, раздают листовки.
Стоит столик с надписью «Пресс-центр». Рядом — хвост длинной очереди.
— За чем стоим? — спрашиваю я.
— Запись в отряды самообороны.
Утром 21-го разноречивые слухи. Многие пришли с приемниками. Приложив к уху, слушают трансляцию с сессии Верховного Совета России. Настроение медленно улучшается.
Днем появляются первые сообщения то ли об аресте, то ли о бегстве ГКЧП. Вроде бы они во Внуково. Отряд милиции покидает Белый Дом.
— Вы куда? — спрашивают их.
— Наших встречать.
— Во Внуково, что ли?
— Да нет, наших!
Оказывается, московская милиция перешла на нашу сторону, и к Белому Дому идет подкрепление.
Вечером был праздник и всеобщий экстаз, вместе с Малининым вся площадь пела «Поручика Голицына», потом выступал Геннадий Хазанов.
Я ходила со значком с первого съезда «Демократической России». Он был приколот поверх черной ленточки — символа скорби о троих погибших. Значок серебристый, круглый, с изображением трехцветного паруса.
Сейчас бы меня, наверное, побили за такой значок, а тогда подходили и благодарили.
Власть — это некая условность. Почему один человек подчиняется другому? Потому что иначе накажут? Но ведь и наказывает не собственноручно диктатор, а некто другой, который тоже может подчиниться, а может и ослушаться. Когда власть теряет авторитет, она просто исчезает, словно растворяется в воздухе. Так было в феврале 17-го, когда перестали исполнять царские приказы, так было и в 91-м. И так будет еще не раз.
22-е. В полнеба разливается закат. Я приезжаю на Лубянку и вместе со всеми дергаю за веревку, обвязанную вокруг шеи Железного Феликса. Потом пригоняют кран и начинают его снимать, а я разворачиваю бело-сине-красное знамя. Какой-то парень подскакивает ко мне, смотрит на флаг горящими глазами:
— Можно, мы повесим его туда? — указывает на здание Лубянки.
— Хорошо. Берите!
Выхватывает знамя, бросается к зданию. Кто-то помогает ему залезть к держателю для флагштоков, и мой флаг, который я сшила сама из трех кусков ткани, и он два года провисел над моей кроватью, водружают на стену здания КГБ.
Я решаю его не снимать. Пусть висит, как на Рейхстаге!..
Тем временем еще один будущий акционер «ЮКОСа», а тогда депутат Моссовета Василий Шахновский тоже принимает участие в событиях.
В день, когда снимали памятник Дзержинскому, Попов послал его посмотреть, что происходит в здании Горкома КПСС.
